пламени. Город выглядел вымершим, но в то короткое мгновение, когда я увидел его, я просто не мог различить движения. Главное – это был город, настоящий город, чужой город.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Юра.
– Как будто город, – неуверенно ответил я. – Дома, улицы. А может, показалось. Раньше я ничего такого не видел. Или не обращал внимания. Запомнил механически. Я больше смотрел на пожары…
«Разговорился, – подумал я. – Зачем я все это рассказываю? Сейчас наш Юра глубокомысленно нахмурит брови, посидит минут пять и родит мышь. Совершенно ясно. Потому что в сознании у него, как, впрочем, и у меня сидит одна мысль – невозможно. Никто никогда не видел звезд вблизи, этого не допускают физические законы».
– Чего нам недостает, так это гениальности, – пробормотал Юра.
Точно. Гениальности нам не хватает. Если человек заявляет, что может читать мысли, можно дать ему мысленное задание. Если способен спать на гвоздях, готовят ему постель. А если человек утверждает, что ему являются привидения? Чем проверить? Энцефалографом? Окулист и невропатолог ничего не скажут. Остается психиатр. Вот и весь сказ. Таких, как я, только более настырных, нужно искать в желтых домах. Собрать всех с аналогичными синдромами и попросить описать горящую планету. Психи расскажут кто во что горазд. Но если найдутся несколько человек, которые опишут одну и ту же, в мельчайших деталях картину… До чего я дошел?! Общее собрание психов. Старший инженер Луговской отправляется в командировку по сумасшедшим домам Европы…
А если я один такой? Если таких за всю историю человечества были десятки? Может быть, таким был Свифт, писавший триста лет назад о двух спутниках Марса? Безнадежная затея – искать себе подобных.
Что остается? Первое: пытаться найти объяснение самому. Второе: смотреть на звезды, обнаруживать подробности, которые не видны никому ни в какие телескопы, но завтра должны проявиться. А я бы каждый раз предупреждал заранее. После десятого предупреждения даже Саморуков заинтересуется…
Есть и третий вариант: смотреть и молчать. Записывать. Ждать удобного часа. Так и буду, как мистер Кэйв в уэллсовском «Хрустальном яйце». Уж он-то мог убедить кого угодно. Вот яйцо, смотрите сами. Нет, молчал, прятал под подушкой, глядел по ночам, наслаждался неведомым.
Я открыл глаза, вспомнив, что Юра сидит и ждет. Но Рывчина не было. У самого моего носа лежала на одеяле записка: «Спи спокойно, дорогой товарищ. Тетради я взял с собой. Поговорим утром».
«Куда он пошел? – удивился я. – У него же нет ключа…» Мысль шевельнулась лениво, я уже засыпал.
11
На меня шеф не взглянул. За пультом телескопа сидел Юра и страдал. Страдал явственно и нарочито, чтобы Саморуков понял: заставлять Рывчина вести наблюдения есть кощунство.
Шеф вернулся в обсерваторию утром, не очень довольный: ночи в Крыму оказались облачными, удалось снять всего один спектр. Сейчас
