Скажи он это ей, этим, наверное, испугал бы её. Откуда ей знать, что он уже ввёл её в свой мир и даже к ней привык.
– Осёл, – прошептал он, кусая губы и глядя вслед. – А? Что? – непонимающе взглянул он на Башмачника.
– С Долгой улицы, – повторил Башмачник, проследив его взгляд. – У них половина дачи.
Он всё ещё стоял с Башмачником, говорил, временами улыбался, но думал о другом. В голове его упругими толчками, не желая успокаиваться, пульсировала кровь.
– Дуче, Дуче, – кричала чёрному маленькому мопсу его дородная хозяйка.
А мопс оборачивался, смотрел и бежал дальше, прочь.
– Настоящий фашист, – почесав подбородок, сказал Башмачник. – Зовут Туча, но никто, даже хозяйка так не зовёт. Зол и стервозен невероятно.
И словно подстёгнутый его словами, мопс отрывисто залаял и, мелко семеня, подбежал к забору. И тотчас грубым и хриплым эхом отозвался из-за перегородки огромный чёрный дог. Он рвался и бился о забор, захлёбывался от унижения и бессилия, пытался поймать коротколапую чёрную юлу, безопасно вертевшуюся перед ним. Когда дог отбегал в глубь участка, мопс просовывал под калитку морду и лапы и скалил зубы. Роль Моськи несказанно развлекала его.
– Садист какой-то.
Мопс бегал взад-вперёд вдоль забора и по ту сторону его огромной тенью носился могучий и бессильный дог. Наконец, мопсу надоело. Он выскочил на шоссе и пополз, как заправский пехотинец, к купающимся в луже голубям.
– Кышь, – не выдержал Башмачник. – Кышь, стервоза. Штоб тебя враг заел.
Голуби взлетели, распустив веером хвосты, а мопс, вскочив на ноги, оскалился и, как ни в чем не бывало, мелко засеменил по шоссе.
После ужина Мокашов гонял по шоссе. Это был его сорокаминутный активный отдых перед негласным, затягивающимся глубоко за полночь домашним рабочим днём. В этот раз он полюбовался необычным закатом, отражавшимся нежными фиолетовыми отсветами на белёсых облаках. Затем въехал в лес, прыгая на корнях и кочках, повалил велосипед и улёгся сам на подстилке умершей хвои. Сосны снизу казались черными, загораживали мохнатой решёткой зеленоватое темнеющее небо. Когда смотришь снизу, кружится голова и всякие дикие мысли лезут в голову.
Шелест деревьев был необычным, раздражающим, странным. Ему казалось, что это разговор, он даже разбирал слова. Что за бред, галлюцинации наяву?
А странный голос, запинаясь, неуверенно говорил:
…Ночью весь отряд переправился через реку. Заночевал на берегу. Огня не разводили. Всё было в темноте. Уснули все. Кроме часовых. Всю ночь от реки дул тёплый ветер…
Мокашов поднялся на локте, но голос не пропадал.
…Часовые оставались на своих постах. Утром, проверяя посты, командир подошёл к ним. Они сжимали оружие. У них были открыты глаза, но они не отвечали. Они были мертвы…
Что это? Может он сходит с ума? И голос нечеловеческий. Мокашов вскочил на ноги, растерянно
