Прасковья – и та, и другая резко отличались от старшей сестры.
Благодаря описаниям современников, мы ясно видим пред собой «свет-Катюшку».
Маленькая, преждевременно располневшая до чрезмерности, черноглазая, с черною косою, белолицая – она не была красавицей; но зато обращала на себя всеобщее внимание непомерною болтливостью, громким смехом, беззаботностью и особенною способностью говорить все, что только взбредет в ее ветреную голову.
Она рано стала отличать в окружающих ее придворных – среди пажей, денщиков, секретарей и других героев-красавцев; была к ним особенно внимательна, словоохотлива и зачастую отпускала остроты – настолько остроумные, что леди Рондо, ни слова не понимавшая по-русски, серьезно находила в ней «сатирический взгляд» на вещи.
На ассамблеях и всякого рода пиршествах «свет-Катюшка» танцевала гораздо больше, нежели ее хворые и скучные сестры; вертелась, хохотала, болтала, вызывала и отвечала на шутки впопад и невпопад – и звонкий смех ее постоянно оглашал низенькие, прокопченные табаком и пропахшие пивом и водкой танцевальные покои общественных собраний.
«Катерина Ивановна, – отмечает в своем дневнике камер-юнкер Берхгольц, – женщина чрезвычайно веселая. Она постоянно говорит все, что только придет ей в голову, и потому зачастую выходят преуморительные вещи. „Если я буду перед вами бранить Берхгольца, – сказала она мне однажды через переводчика, – стану называть Берхгольца дезертиром и изменником, то вы не принимайте этого на свой счет. Я браню не вас, а вашего двоюродного брата обер-егермейстера за то, что он состоит в шведской службе“. Любопытно, – замечает при этом составитель дневника, – что Катерина Ивановна хотела сказать этим комплимент, но он вышел как-то особенно странен».
А все эти странности нравились многим невзыскательным представителям тогдашней аристократии и приводили в восторг важную маменьку. Она положительно не слышала души в ненаглядной «свет-Катюшке» – берегла и лелеяла ее пуще всего на свете.
Этою любовью объясняется и то обстоятельство, что, желая подольше удержать при себе старшую дочь, царица Прасковья охотно отдала прежде замуж среднюю.
Катерина была утехой, другом, поверенным всех тайн старушки матери. Царица нередко через нее обращалась со своими просьбами к государю, через нее заискивала в новой государыне… Эта новая государыня с каждым годом получала все больше и больше значения, больше и больше влияния на частные дела тогдашней аристократии – и старушка всячески торопилась ее задобрить. Таким образом, выполняя желание матери, царевна Катерина писала к супруге Петра грамотки, преисполненные самых нежных эпитетов: «предражайшая, прелюбезнейшая голубушка, свет-царица», поздравляла с праздниками и всякого рода торжественными случаями.
Родилась у государыни дочь Мария – и царевна спешит засвидетельствовать свои радостные чувства, вызванные этим случаем.
