почему-то вздохнул. Наверное, слишком сиял закатный свет по куполам и крестам. Когда-то было детство. Потом учеба. Выпуск. Зеленела листва, сияла солнце, и все было так просто и понятно: «За Веру, Царя и Отечество».
– «За Веру, Царя и Отечество», – не удержался и сказал Володя вслух. – И было же когда-то наше время, Павлушка…
– А теперь – ничего, – в тон ему отозвался Павел.
– «И уны во мне дух мой» (Пс.142:4), – заметил подошедший батюшка. – Или забыли, орлы? «Царство Мое несть от мира сего» (Ин.18:36).
Благословил и напомнил:
– «Не так легко свергнуть Царя Небесного, как царя земного»[28].
III
Он будет сидеть с товарищами на сваленных досках. Будет летнее солнце и синее небо.
Они вышли из-за угла. Трое. Кто-то из простых ребят, второй, наверное, какой-нибудь высокий начальник и дядя Ваня. Дядя Ваня был тем пожилым красноармейцем из Военно-революционного комитета, зачитавшим ему когда-то приказ про революцию. Дядя Ваня был тем старшим и надежным другом, который почему-то упорно и непоколебимо закрывал всегда глаза на явную и непоколебимую контрреволюционность этого светлоголового красного командира. Но «волки рыщут – добычу ищут», – вздохнул пожилой красноармеец. Отошел и встал в стороне.
Павел поднялся.
– Вы арестованы. Защищаете контрреволюцию.
– Да, – спокойно сказал Павел. – Защищаю. Декрет о свободе совести. Он слишком часто не исполняется на деле. Кто-то должен защищать. Если всем другим все равно. Как сказал наш Святейший Патриарх всея Руси: «Авторы декретов не замечают противоречия с провозглашаемой ими свободой совести. Пусть они веруют во что хотят, но пусть и другим дадут возможность веровать по-своему».
Его товарищи встали. Они были настоящие, лихие революционеры. Никто не власть, и никто не указ. Они не собирались отдавать Павла. Он был такой чужой и непонятный, и все-таки – свой.
– Не надо, – тихо сказал Павел. – Я ведь прежний офицер. Офицеры не прячутся за спины других.
Дядя Ваня вышел вперед. И сорвал красную повязку с его рукава. Повернулся к своему спутнику:
– Не делайте из него героя. Пусть проваливает. Лучше просто выгнать. А то слишком много чести. Он никакой не контрреволюционер, он просто дурак.
Павлик и не знал, до чего же, оказывается, убедительно может говорить дядя Ваня. Даже и в такой безнадежной ситуации. Или это просто гордость? Гордость, которая не может принять всех этих обидных слов. Почему они и кажутся такими убедительными, что их ведь надо обязательно оспорить. Перед всеми. Ценой жизни. Но он спасен. Он правда спасен.
– Мандат… Оружие… – коротко говорит тот, другой.
Треск рвущейся бумаги. Вместо выстрела. Вместо ареста. Потому что они уходят. Они ушли.
– Поехали домой, Петра. Нет нам места в этой новой России.
Он придет домой, скинет куртку. Решение понятно. Все решено за него. Когда провал
Патриарх Тихон. Из газеты «Фонарь» в январе 1918 г.
