а спокойно наблюдала, как я хозяйствую, и, будто что-то понимая, грязи не разводила. Но и не, что задевало, не угощалась. Игнорировала хлеб, воду, пшенку, гречку, семечки, кусочки мяса. Я уж разволновалась, как бы ни померла усердная мамаша.
…Как-то услышала, – она поёт.
Угу, вот еще песен нам не хватало. Подошла к стеклу (я теперь часто к нему подходила). Перед глазами картина. Двое. И поет не она, а ей. Поют, подкармливают, оглаживают перышки… А, заметив меня, товарищ этот крылатый принимает воинственную позу. Грудь вперед, и смотрит, смотрит. Были бы брови, точно б нахмурил. Угу, давай, выломай мне стекло.
Теперь их двое… Хотя, чего это я. Столько их было с самого начала.
…Голубь ухаживал за голубкой, любил. Угощения не касался тоже, приносил что-то своё. Мы уж шутили, это они просто не хотят обременять нас лишний раз… В общем, мы ужились.
…И тут, похоже, кто-то, наконец, понял, как мне было страшно и как мне всё это не нужно…
Кто-то понял, не зная еще, что мы ужились.
…Около семи вечера начало происходить что-то странное. Похоже, пошел дождь. Непривычный гвалт, ощущение такое, что кто-то дерётся насмерть. Кричат птицы. Вероятнее всего, дело касается меня? В мгновенье ока оказываюсь на балконе и вижу…большую сизую ворону.
Ворона сидит на перекладине, похлопывает крыльями, смотрит в самые глаза и злобно поругивается. Что-то выговаривает именно мне. Выдав продолжительную тираду, улетает.
Голубей нет. Нет гнезда. Много перьев, веточек, прутиков. О шариках я даже не думаю. Мне потом сказали, что их унесли.
Дождь всё-таки пошел. По карнизу соседнего дома неторопливо прогуливается ворона, не боится промокнуть. У нее блестящие, черного жемчуга глаза.
Сама!
Туман, туман – заморское сукно.
Накрыла землю шапка-невидимка.
Скрипит колодец, светится окно —
пятном размытым. Звякнул цепью Динго.
Шаги подруги во дворе слышны —
похожи так на медленные мысли.
Не два ведра – две полные луны
серёжками бренчат на коромысле.
Не вижу их, и чувствую вину.
А мир живёт созвучием движений.
Он мне сейчас доступен в глубину
высоких чувств и прожитых мгновений
всем человечеством – давным-давно.
И никакой прогресс его не стронет.
Скрипит колодец, светится окно,
и диск луны в густом тумане тонет.[8]
Очерствеет ли сердце, если ему изменяет счастье? Или же сокроет свою печаль так глубоко, что только душа будет догадываться, и временами плакать.
Но как-нибудь, расстроенная и всё еще нахмуренная душа непременно задаст сердцу вопрос: «Послушай, а не предпочтительнее ли жить покойно, не ведая ни счастья, ни печали?»
Сердце посмотрит на неё в упор, и та поймет, что она, конечно же, могла задать этот вопрос, но вряд ли вправе рассчитывать на ответ, который бы её устроил.
«…Я
Стихотворение Валерия Пайкова «Дача»
