руки из проруби, точнее – из полыньи, рот ее был раскрыт в беззвучном крике…
И еще один рисунок.
Заснеженный куст, а под ним, на обледенелой земле, лежит завернутый в одеяльце ребенок.
На пол рядом со мной плюхнулся Бонни. Он уставился на Надины рисунки и вдруг запрокинул свою огромную голову и завыл.
– Бонни, прекрати сейчас же! – строго прикрикнула я на него. – Имей совесть! Соседи подумают, что у нас что-то случилось, и вызовут милицию! Объясняйся потом с ними…
Бонни посмотрел на меня с недоверием – да ладно тебе, что, соседи меня не знают, что ли… Но выть все же прекратил.
А я еще раз перебрала эти рисунки и поняла, что это такое.
Эту серию Надя рисовала не с натуры. Она изобразила здесь события той трагической ночи, о которой мне рассказывал Егор Иванович. Ночи, когда погибла ее родная мать, а он подобрал крошечную девочку, которой суждено было стать его дочерью.
Значит, Надя знала тайну своего рождения… Интересно, от кого…
– Вот так вот, – закончила я свой рассказ и протянула Егору Ивановичу папку с рисунками.
Надин чемодан я оставила у себя, а рисунки принесла в больницу.
– Ох, чуяло мое сердце, не нужно было ее в город отпускать! – Егор Иванович застонал и дернул себя за бороду. – Ох, доченька моя! Ох, люди какие тут злые! Ох, не увижу тебя больше, Наденька, светик мой ясный!
– Спокойно, Егор! – сказал дядя Вася. – Не пори горячку! Новые обстоятельства в деле вскрылись. Сам говорил – дочка твоя умница и рассудительная. Ни на какие посулы после того подлеца Витальки она бы не повелась. И с ним-то пошла только потому, что родней посчитала, так?
– Так…
– Стало быть, куда она могла пойти? Зачем она в город приехала? В художественное училище поступать?
– В училище она бы без рисунков не сунулась, – ввернула я.
– Правильно! – обрадовался дядя Вася. – Не зря она про Зареченск расспрашивала. Значит, собиралась туда ехать, поглядеть на те места, где родилась, может быть, о матери своей узнать.
– Не могла она ничего про Зареченск знать! – вскинулся Егор Иванович.
– А эти рисунки вы как объясните? – Я подвинула ему папку.
– Это, видать, сестра Анна ей перед смертью все рассказала, – после долгого молчания сказал Егор Иванович.
Он сгорбился и выглядел древним стариком, хотя, как я знала, было ему едва за шестьдесят.
– Точно она, больше некому. Надя за ней ухаживала, много времени с ней проводила. Анна как болеть начала, так со мной разговор этот завела – надо, мол, девочке рассказать про то, как мать ее умерла. Она, мол, теперь взрослая, должна знать. Я тогда накричал на нее – не вздумай, говорю, ни к чему про тот кошмар и вспоминать. Девчонке только душу бередить, все равно мы толком ничего не знаем – кто была та женщина, почему ее те бандиты преследовали… Анна спорить со мной не стала,
