быть! Так вот и я становлюсь «промокашкой», на которой «проявляется» каждый человек с тем, что мешает ему быть здоровым, уравновешенным, счастливым. И моя задача – вылечить себя, единство, которое есть я.
Это благотворный метод лечения. Я могу кому-нибудь навредить таким образом? Исключено. В таком случае сначала я должен навредить себе, но, естественно, делать этого ни за что не буду. А могу кого-то забыть в этом единстве? Исключено. Все содержится во мне, а себя забыть невозможно. А могу сделать что-то не то или недоработать? Исключено. Человек подходит к зеркалу, начинает поправлять одежду, прическу. Он не оторвется от созерцания своего отражения до тех пор, пока не сделает все, чтобы себе понравиться. Так и со мной: я правлю себя до тех пор, пока сам себе не понравлюсь, то есть пока не понравятся себе (то есть поправятся!) все, кто ко мне обратился. И вообще, вы видели человека, который борется за собственное здоровье и не доводит дело до конца?
В школе я был хулиганом. Задиристым таким пацаном. Я никого и ничего не боялся, дрался и со сверстниками, и с ребятами из старших классов. А на уроках выводил из себя учителей… В общем, отрывался на всю катушку. Неудивительно, что, к ужасу моих родителей, меня отовсюду исключали. Я поменял все школы в районе. Начинал учиться в 110-й возле Никитских ворот, продолжил в 99-й, что в Хлыновском тупике, а аттестат о среднем образовании мне выдали уже в 103-й, на Молчановке. Кстати, из нее меня исключали два раза. Были и еще школы…
Ничего хорошего в этом, конечно, нет. Но мы переживали жестокие времена – война, послевоенные годы. Все было сурово, очень… А дети ведь это прекрасно чувствуют. И реагируют соответственно. Конечно, зла настоящего мы ни на что и ни на кого не держали – так, было просто озорство, шалость, невежественное буйство. Хотя и игры наши, мои и моих друзей, часто лежали за границами добра. Мне до сих пор стыдно за один свой поступок. Помню, директором 99-й школы работал бывший фронтовик. На войне он потерял ногу, ходил на протезе, хромал. Это был хороший человек, наверное, несчастный. С учениками он держался строго, может быть, чересчур, и мы его невзлюбили. Не потому, что он был несправедлив или груб, нет. Просто, как часто бывает у детей, невзлюбили, и все. A priori, по определению. И вот однажды он подходил к школе, и мы сбросили с третьего этажа ему под ноги банку с чернилами. И несколько капель попало на костюм…
Да, мы тогда многого не понимали. Не думали, что значил для мужчины в те времена костюм, возможно единственный; не знали цены тем вещам и делам, с которыми имели дело взрослые; не знали, как им тяжело все давалось…
Мудрые говорят, что в любом, самом плохом поступке содержится капля истины. В той своей жизни я могу найти эту каплю. В моем девиантном, как сказали бы современные психологи, поведении скрывалась жажда свободы. Свободы от всяческих установок. Мне предстояло еще много «нахулиганить» (в хорошем смысле этого слова) во взрослой жизни и ломать самые разные установки – поступать наперекор обстоятельствам и общепринятым представлениям;
