убеждения. Этот вид [обыкновенности], юродство, личина светскости скрывали от людей внутреннее делание и спасали его самого от лицемерия и тщеславия. Он был заклятым врагом лицемерия и всякого “вида благочестия”, совершенно сознательным и прямым.
В “артели Троицкого” (так называлась рабочая группа архиепископа Илариона) духовенство прошло в Соловках хорошее воспитание. Все поняли, что называть себя грешным или только вести долгие благочестивые разговоры, показывать строгость своего быта не стоит. А тем более думать о себе больше, чем ты есть на самом деле… Привезли однажды в Соловки одного игумена. Архиепископ спрашивает его:
– За что же вас арестовали?
– Да служил молебны у себя дома, когда монастырь закрыли, – отвечает отец игумен, – ну, собирался народ, и даже бывали исцеления…
– Ах, вот как, даже исцеления бывали… Сколько же вам дали Соловков?
– Три года.
– Ну, это мало, за исцеления надо было дать больше, советская власть недосмотрела…
Само собой понятно, что говорить об исцелениях по своим молитвам было более чем нескромно» (митрополит Иоанн (Снычев) Санкт-Петербургский и Ладожский).
Святителя Илариона уважало духовенство, уважали уголовники, уважали даже охранники. Нередко охранники как бы невзначай называли его владыкой, что на Соловках было практически исключено.
Борис Ширяев в своей книге «Неугасимая лампада» вспоминал:
«Силе, исходящей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, не могли противиться и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках…
Владыка Иларион всегда избирался в делегации к начальнику острова Эйхмансу, когда было нужно добиться чего-нибудь трудного, и всегда достигал цели. Именно ему удалось сконцентрировать духовенство в 6-й роте, получить для него некоторое ослабление режима, перевести большинство духовных чинов на хозяйственные работы, где они показали свою высокую честность. Он же отстоял волосы и бороды духовных лиц при поголовной стрижке во время сыпно-тифозной эпидемии. В этой стрижке не было нужды: духовенство жило чисто. Остричь же стариков-священников значило бы подвергнуть их новым издевательствам и оскорблениям.
Устраивая других – и духовенство, и мирян – на более легкие работы, владыка Иларион не только не искал должности для себя, но не раз отказывался от предложений со стороны Эйхманса, видевшего и ценившего его большие организаторские способности. Он предпочитал быть простым рыбаком».
Именно владыка Иларион сумел добиться разрешения службы на Пасху в 1925 году не только для духовенства, но и для всех заключенных. Он даже уговорил начальника лагеря дать для службы из музея на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши. Про облачение он забыл, а идти второй раз было уже невозможно.
