отказе, аскетическом жесте: я не беру того, что ты даешь мне, потому что это не то (чего я желаю). Чем строже аскеза, тем ближе, асимптотически, приближается аскет к своему желанию и потому тем сильнее в нем, несмотря на видимое его совершенство, чувство греховности. И только осуществившись, только задним числом получает желание «собственную» свою форму, заявляя о себе в том jouissance, наслаждении, которое переживает субъект, удостоверяясь в Божественной к нему любви. Наслаждение здесь, таким образом, это наслаждение смыслом, знанием – в полном согласии с лакановской псевдоэтимологией этого французского слова, производящей его от соединения слов «наслаждаюсь» и «смысл» (jouis-sens).
Наслаждение знанием напоминает ситуацию других лакановской притчи – о выборе между кошельком и жизнью, свободой и смертью. Выбравший кошелек и свободу лишается, тем не менее, того и другого. Удостоверившись в любви, я теряю ее, ибо теряю самого любящего. Но без удостоверения этого жизнь мучительна, как мучительны, в предыдущих примерах, рабство и нищета. И грех желания смерти, это живущее невидимо во плоти жало, останется неизбывен. Для меня здесь выбора нет – он принадлежит Другому (именно со слов «время сотворити Богови», то есть «теперь дело за Богом», начинается православная литургия). Умирая, Он отвечает на мое желание, и смерть Его становится источником моего наслаждения, «сладости». Его добровольная смерть дается нам задним числом как предмет, как литургическая чаша. Место перечеркнутого большого А, место Святого, заступает, в определенном смысле, а маленькое, Святыня. То, отказ от чего был ранее знаком нашего желания, мы теперь – под видом Его плоти и крови – признательно (то есть признаваясь, исповедуясь в своем желании – именно поэтому так тесно связана литургия с исповедью) принимаем. Не случайно Святые Дары «истинная есть пища и истинное есть питие» – только «под видом» слова, только в качестве святыни могут земные блага быть восприняты.
Но являя и «исполняя» наше желание, вино и хлеб являют его прикровенно. Описанное в некоторых житиях чудо – явление в чаше эмпирически осязаемого тела Христова, то есть встреча нашего желания с его Реальным, – вызывает то, что именует Лакан тревогой, angoisse, невозможной встречей с Реальным. В этом смысле и невозможна «встреча» с Богом помимо церковных таинств, в каком-то личном, мистическом переживании. Подлинная встреча с Богом – это знание о Его любви, знание, засвидетельствованное Его смертью и приобщаемое в Святых Дарах, это свет истины, сообщаемый лишь ценой разлуки с Ним. Но это не простое знание, а знание радостнотворное, знание-наслаждение. Знание, которое дано нам в обмен на все прочие блага мира, жемчужина, купить которую можно, лишь продав все, что имеешь, – лишь отказ от удовлетворения потребностей, аскетический подвиг позволяет выделить желание в чистом виде. Пользуясь лакановским термином, это plus-de-jouir, выражение, означающее одновременно «избыток наслаждения» и его «пропажу» (буквально: «наслаждению пришел конец»). Дело в том,
