узнать, что думает об этом Парижская фрейдовская школа»). И свидетельствует это молчание как о желании высказать истину, так и о нежелании ее знать. Истина существует и передается, циркулируя сама по себе, столь же ничья, как и голос, ее выговаривающий, бросая самость аналитика, его Я, на произвол судьбы. Ситуация, которая очень напоминает описанное в «Столпе и утверждении истины» Павла Флоренского рассечение и независимое существование в человеке после смерти его о себе и его для себя – его святости и его самости. С той разницей, что посмертное состояние это воспроизводится, моделируется уже здесь, при жизни.
Соединить же то и другое, включить о себе в для себя, оказывается невозможно, ибо Я, эта функция неузнавания, не может засвидетельствовать об истине иначе как назвав ее ложью.
Без Бога можно обойтись при условии, что мы им воспользуемся, говорит Лакан. В этом «обойтись, воспользовавшись» и заключается во многом его логика, его экзистенциальная позиция. Приглашая читателя к Реальному, вводя его в свои тексты, он все более тщательно избегает встречи с ним. Воспользовавшись отражением отрубленной головы, благополучно оставляет ее (а точнее, его) на своих плечах. Но само запирательство, само отречение его как раз и дают нам понять, что приглашение к Реальности и увещание к мученичеству, с которыми Лакан обращается к нам, адресованы им в первую очередь себе самому. Идеалом, который он преподносит нам, оттого что не в силах достичь его сам, остаются ацефал и святой небесный покровитель его апостол Иаков, ценой головы своей преподавший Слово своему палачу.
Граф желания. Опыт иного прочтения
He may entreat, aspire, He may despair, and she has never heed. She drinking his warm sweat will soothe his need, Not his desire.
Милость Твоя лучше жизни.
Христианская этика, и аскетика прежде всего, остро нуждается в обновлении, в обосновании. Для того чтобы быть современным обществом принятой и понятой, чтобы в его жизнь оказаться вписанной, она должна отвечать его потребностям на его языке, стать инструментом для решения его проблем. Если проблема современной цивилизации формулируется как «кризис желания», то аскетике приходится, отмежевавшись от «религиозного морализма», доказывать свою благотворность для «интеллектуального здоровья общества» и культурного его процветания. Но важно не просто привить современному обществу потребления толику аскетизма или дать новый рецепт против пресловутой «неудовлетворенности цивилизацией», а сделать своего рода усилие перевода, шаг в создании нового языка христианской керигмы[4], которая невидима, подобно уэллсовскому герою, без одеяния, без словесного облачения, – того облака, что становится, по словам английского поэта Ричарда Крэшо, для нас солнцем, а для нее сенью. Христианин печется не о здоровье общества, а о спасении души. Этой цели подчиняются все прочие виды деятельности,
Он может умолять, надеяться, / Может отчаиваться, но она не внемлет. / Впитывая его теплый пот, она утолит его нужду, / Но не его желание. Джордж Мередит. Земля и Человек (
Проповеди, благой вести (
