висмута.
И в Клиши у странноватого доктора, который сделал ему укол, когда его скрутило на улице, они тоже заговорили о музыке. Врач сказал:
Немецкая музыка кажется мне провинциальной, тяжеловесной, грубой!
Художник в ответ:
Но Бах великолепен! Кантата 106, как ее играет Ванда Ландовска на клавесине!
Долгие дни без живописи. Ничего, кроме молока и Баха. Вытянувшись на матрасе, со взглядом, устремленным в потолок. В укрытии с Бахом. Кто знает, как близок мой конец. А иногда, после многочасовых черных дисков, он начинает напевать что-то из далекого детства. Это единственное, что он хотел сохранить, несколько песен, которые он иногда бурчал себе под нос, и ничего больше из того, что связывало его со Смиловичами. «Теленка» нужно оставить.
Когда Ольга приходит домой, он расспрашивает ее о Бахе, выпытывает все, что она знает. Как он в девятилетнем возрасте потерял мать, а в четырнадцать стал круглым сиротой. Рядом умирали его братья и сестры, один за другим, и трое из семи детей, которые были у него с Марией Барбарой, тоже умерли вскоре после рождения, и семь из тринадцати детей, которые ему подарила Анна Магдалена, он проводил их в могилу под свою собственную музыку, после того как они уже успели стать веселыми, прыгающими на одной ножке, играющими в «небо и ад» и славящими Бога созданиями. И Бог хотел, чтобы его славили еще больше. Поистине смерть всегда сидела с ним за одним столом, поднималась с ним на хоры, шла всюду рядом, садилась с ним за орган.
Сутин противится невольному воспоминанию, ему приходят на ум одиннадцать детей Сары и Соломона, детей, из которых он был предпоследним. Он видит, как дети Баха снова и снова поднимаются на небеса к немилосердному Богу, которого их отец должен был славить. Ольга рассказывала:
Никакой другой композитор мира не был окружен смертью теснее, чем Бах. Смерть считала себя полноправным членом семьи. Осаждала его с неослабевающей силой. О смерти своей первой жены он узнал, вернувшись из путешествия в Карлсбад. Ее уже похоронили. Он с плачем побежал на погост. Значит, смерть снова его навестила. С меня довольно, – такие слова он кладет на музыку и: Несчастный я человек. И Сутин не может наслушаться, внимает с раскрытым ртом.
Ах, это сладкое слово… ободряет и мое сердце… которое прозябает… в вечном воздыхании и муке… и будто червь копошится… в собственной крови… я словно заблудшая овца… среди тысячи злобных волков… беззащитный агнец… не ведающий спасения… от ярости и жестокости их.
Но дни кажутся бесконечными для того, кто вынужден скрываться. Матрас будто тюрьма. Жизнь среди тысяч волков на парижских улицах. Мучительное сознание, что он обуза для других, что он отнимает у них место, хотя они его и терпят. Лежание без дела, невозможность рисовать. Три месяца он выходил из дома только по ночам. Бесшумно проскальзывал мимо ложи консьержа на ночную парижскую улицу, когда Марсель шел гулять с собакой. Наконец-то воздух, атмосфера комендантского часа. Ни души. Они жались к подворотням и подъездам, готовые
