Выделил немного меди пацану, доставившему ужин и так похожему на него самого – из вчерашнего дня.
Утром Юго заплатил еще несколько медяков за лепешки, прикупил рубаху и добротный пояс. Удобнее сложил пожитки и снова побрел по тропе, часто спотыкаясь, но продолжая за всяким поворотом высматривать море, синее и бескрайнее. Мечту жизни.
К вечеру море явилось. Оно было ярче взгляда Элиис и неохватнее неба. Восторг вскружил голову – и Юго не помня себя побежал… Полетел! Ноги едва касались земли, а может, и не касались? Всякий шаг вроде бы возносил ввысь и приближал к тому, что недавно было недосягаемо. Юго визжал и хохотал, не понимая даже, что выглядит он смешно, что на виду у всех – на островах близ берега мало безлюдных мест – вопит и прыгает, что бросил плетеный короб…
Он отдышался и немного поостыл к исходу сумерек. Сел на валун, ощущая в голове блаженную звенящую пустоту, а за спиной – столь же окончательную легкость утраченной ноши. Кошель отягощал рубаху за пазухой, между мечтой и ее искателем лежала всего-то узкая полоска земли, занятая небольшим портом и рыбацким селением.
Улыбаясь во весь рот, Юго снова шел и шел. Сумерки спеклись в тусклую ночь, зажатую скалами бухты, как стиснутыми зубами. Мальчишка притомился прыгать по камням и нехотя признал, что полоса земли не так и узка. Он свернул к первому попавшемуся орииму, с весьма сомнительным гостеприимством ощерившему пасть дверей. Было шумновато и грязновато, пахло, по совести сказать, просто отвратительной гнилью… Но Юго устало плюхнулся на циновки в углу, развязал слабыми от голода пальцами мешочек и добыл монету. По-взрослому заказал ужин и даже, чуть подумав, добавил к своим запросам брагу… А потом сразу наступило утро.
Слегка ныл затылок. Кошель более не отягощал руку, не топорщил ткань рубахи. Мелкие волны участливо толкали в бок и норовили разбудить.
Он лежал, смотрел в сиренево-синее небо – и ненавидел день, не нахмурившийся даже крошечной тучкой сострадания в ответ на величайшую беду мира. Нет серебра, вещей и браслета семьи. Нет ничего! Назад вернуться нельзя, да он и не пошел бы в долину даже под страхом смерти. На лодку наняться тоже невозможно. Кто возьмет на обучение нищего безродного оборванца, не способного уплатить положенные деньги?
Хуже, как тогда казалось наивному жителю гор, быть уже не могло…
– Этот, что ли? – брезгливо процедил голос где-то в вышине.
В бок презрительно пнули, смещая отозвавшееся болью тело ближе к воде. Юго хотел было вскинуться, извернуться, ускользнуть – но его ловко прижали, одним движением перевернув на живот и лишив остатков свободы движения. Мелкие камешки впились в щеку. Песок забил полуоткрытый рот, удушая слабый вскрик.
Совсем рядом с ухом проскрипели шаги:
– Тощий.
– Извольте видеть, домашний он, откормленный и здоровенький, жилистый. И ничуть ни разу не из швали,
