надолго без присмотра. Но на этот раз она попалась мне сразу: Редиваль шла вместе с Баттой, возвращаясь из одного из своих обычных походов в Дом Унгит. Батту и Редиваль в те дни было водой не разлить; они так и шастали повсюду с вороватым видом по каким-то своим таинственным делам.
– А, сестричка-тюремщица! – воскликнула Редиваль. – Не извольте волноваться, я в полном порядке. Это не за мной стоило бы присматривать. Лучше скажи мне, где пропадает наша маленькая богиня?
– Полагаю, в царских садах, – ответила я. – И не такая уж маленькая – она тебя на голову выше.
– Ах, ужас-то какой! Не сказала ли я, часом, чего-нибудь богохульного? Как бы гром небесный не поразил меня! Да, я совсем забыла, что она у нас уже большая. Такая большая, что полчаса назад я безо всякого труда заметила ее на пустоши возле рынка. Царским дочерям не к лицу гулять одним по пустошам, но богини, разумеется, выше подобных предрассудков.
– Истра одна в городе! – воскликнула я.
– По крайней мере была там, – визгливо добавила Батта. – Носилась как угорелая, задрав юбку.
И она попыталась показать, как носилась Психея. (Сколько я помню Батту, она всегда передразнивала всех, хотя была к этому совершенно не способна.)
– Я побежала за ней, за этой нахалкой, но она шмыгнула в чью-то дверь, и поминай как звали.
– Ладно, – сказала я. – Девочка, конечно, не должна была так делать. Но я не думаю, что она попадет в какую-нибудь беду.
– Не думаешь? – переспросила Батта. – Это как сказать.
– Ты спятила, няня! – сказала я. – Не прошло и шести дней с тех пор, как люди молились на нее.
– Я об этом ведать ничего не ведаю, – пробурчала Батта (которая, разумеется, прекрасно все знала). – Может, что и было, но нынче все по-другому. Я-то сразу видела, что ничего хорошего из этого волшебства не выйдет. Лихорадка-то пуще прежнего разыгралась! Вон вчера человек сто померло! Это мне шурин кузнецовой жены сказал. Люди поговаривают, что от ее-то рук все это и бывает – лихорадка то есть. Я тут говорила с одной старухой, так та говорит, что ее старика она тронула, а старик-то и помер сразу – даже до дому не донесли. И не одна она так говорит. А вот послушались бы старую Батту…
Но я уже не слышала брюзжания няньки; я вышла на порог и посмотрела в сторону города. Вид, знакомый мне с детства, показался мне в тот миг враждебным и чужим, странным и каким-то незнакомым. Наконец я заметила Психею, которая быстро шла к воротам дворца. По походке было видно, что сестра страшно устала. Когда Психея переступила порог, она сразу схватила меня за руку и поволокла во дворец. Она не сказала ни слова, пока мы не пришли в нашу опочивальню, но грудь ее сотрясали безмолвные рыдания, как у человека, у которого застрял ком в горле. Затем она заставила меня сесть в кресло, сама села у моих ног и положила голову мне на колени. Мне сперва показалось, что она плачет, но когда Психея подняла лицо, глаза ее были сухи.
– Сестра, – сказала она, – что со мной?
– С
