Когда прожарилось, главарь посолил кусок, и подошел к мужику, который убил изжаренного бедолагу…
В этом месте голос рассказчика всегда становился тихим, он вытаскивал из костра печеную картофелину, делал паузу, дул на картошку и когда она немного остывала, тыкал ее в рот какому-нибудь малышу и во все горло орал:
– Убил, теперь жри!
Малыши опять визжали от ужаса, тот которому пихали в рот, отбрасывал картошку, а остальные покатывались со смеху и снова начинали выпроваживать малышей.
Но тем хотелось узнать, чем закончится, они опять упрашивали, их опять оставляли.
Потом съедали по картошке, и кто-то спрашивал:
– А что было дальше?
– Дальше? А дальше было вот что…
Главарь нарезал убитого на куски, раздал каждому, заставил изжарить и съесть.
Потом рассказ про съедение и зажаривание очередного бедолаги повторялся раз пять, а то и десять. Взрослые пацаны пугали, младшие визжали. А заканчивалась история так:
Через месяц они почти подошли к дороге. По ночам уже стали слышны гудки паровозов.
Беглых осталось двое: главарь и повар. Повар все время прикидывался, будто не понимает, почему гибнут люди, причитал над их невезучей судьбиной. Был он толстым и здоровым и поэтому оставил его главарь напоследок.
И вот, – продолжали старшие, – в последнюю ночь, когда главарь заснул, все изжаренные вышли из костра, подкрались к нему, вытащили у него из кармана нож и воткнули прямо в сердце.
Главарь катался по земле, выл от боли. Повар проснулся.
Он давно сообразил, что столько народу главарь взял в побег не для того, чтобы оделить их золотом, а как ходячую еду.
Повар ударил главаря палкой по голове. Удар был сильнейший, но тот выдержал и завязалась драка. Повару удалось скрутить и связать главаря. А потом повел его назад в лагерь. Мошкара жрала их невыносимо. Лица опухли. Тела зудели от укусов.
Что такое мошкара, все понимали. Она досаждала нам с весны до осени, и рассказ казался от этого еще правдивей.
И вот, в конце июля к воротам лагеря подошли двое. Впереди со связанными руками шел главарь, за ним, с ножом, повар.
Охранники выскочили, и обомлели: им стало страшно. Вместо лиц у пришедших были распухшие кроваво-красные шары. Глаз почти не было видно.
Доложили начальнику лагеря.
Потом, в лазарете, повар пришел в себя и все это рассказал.
Повару даже срок за побег не увеличили. Но перевели куда-то подальше от наших мест, на Дальний Восток, а главаря расстреляли и теперь он ходит возле костров, шепотом заканчивал рассказчик, а мы все подхватывали и орали напоследок, пугая малышей:
– И ест маленьких детей!
На часах 6:36.
За окном загремели троллейбусы, автомобили? Почему ― «автомобили». Я же так не говорю, вернее, не думаю. Я почти всегда говорю в мыслях «авто». Чтобы не удлинять
