не уважая наших порядков, непозволительно даже Марку Наумовичу Бернесу».
Я дочитал фельетон и уставился в окно. Это все надо было переварить.
– После этой статьи, – Заславский забрал у меня газету, – Марка прекратили приглашать на концерты и снимать в кино. Изольда его бросила, Бернес перебивался озвучкой ролей.
– Может быть, не стоило таранить пассажиров трамвая? – осторожно поинтересовался я. Наезд Аджубея через газету выглядел отвратительно, но и Бернес тоже повел себя ужасно.
Мы опять помолчали.
– Ты не передумал? – наконец с некоторой обреченностью в голосе спросил Заславский. – Сам Аджубей в разъездах, но его зам мне кое-что должен…
– Не передумал.
– Хорошо, я позвоню, – декан тяжело вздохнул. – Какая вторая просьба?
– Две пачки бумаги.
Заславский настороженно побарабанил пальцами по столу.
– Зачем?
– Идея одного романа в голову пришла.
– Какой роман, Русин?! На дворе сессия.
– У меня уже все зачеты сданы. Половина автоматом, – я вытаскиваю зачетку из портфеля, подаю ее декану. Тот ее бегло просматривает.
– Алексей, скажи мне, что ты не собрался писать что-то… запрещенное или пограничное…
– Мы, пограничники, охраняем границу, но не переходим ее, – я засмеялся.
Заславский тоже улыбнулся.
– Как только черновик будет готов, – декан наставил на меня указательный палец, – тут же копию мне на стол. Тут же! Это понятно?
– Предельно ясно.
Декан опять покопался в ящиках тумбочки, протянул две пачки сероватой бумаги. Я как величайшую драгоценность прижал их к груди и метнулся обратно в библиотеку.
– АААА!
Громкий женский крик выдернул меня обратно в реальность. Рядом с моим столом стояла та самая молодая библиотекарша. Руки прижаты ко рту, глаза круглые, словно блюдца. Вокруг начинают собираться студенты. Подходит пожилая преподавательница. Кажется, русского языка.
– Маша, в чем дело?
– Я иду мимо, а он, – библиотекарша тычет в меня пальцем, – печатает, закрыв глаза.
Вот же засада! Запалили меня. А я ведь так удобно устроился. Дар позволял не только вспомнить любой день и минуту, но и остановить память в нужный момент.
Закрываю глаза. Проматываю пленку кинофильма «Моя жизнь» и останавливаюсь на 14 яая 1978 года.
На меня наваливается тяжелый аромат цветущей возле подъезда сирени. Во дворе сосед заполняет багажник «Москвича» многочисленными свертками. Сегодня воскресенье, и он едет на дачу. Из раскрытой двери балкона доносится мамин голос.
Я резко закидываю голову и вглядываюсь в голубое небо, которое перечеркивает белоснежный след от самолета. В слезящиеся глаза бьет яркое солнце,
