пронесет. Чаще – из школы, когда домой лучше было не торопиться. Переваривая исключение из школы, помню, долго стоял и разглядывал рекламные щиты. «Курсы кройки и шитья. По вторникам и четвергам с шести до восьми вечера. Запись в билетной кассе». Билетная касса размещалась на углу Литейного и Кирочной, а за углом, со стороны Салтыкова-Щедрина, была моя придворная парикмахерская, пол-этажа вверх. «Вам полубоксик или полечку? Канадочку? С одеколончиком, конечно!.. Нет?!» – вздох разочарования. Стрижка рывками, больно. «Одеколоном поливать не надо, но запишите»! Руки делаются ласковыми, порхающими. Неужели и тогда были приписки? Ненавижу «Шипр» не менее «Тройного одеколона». Пахнет офицерами. «Лекция о международном положении. Лектор – канд. истор. наук полковник…» – фамилию кандидата-полковника не помню. «Вам – женщины! Концерт артистов Ленэстрады. Участвуют: засл. арт РСФСР Леонид Кострица, орденоносец Герман Орлов, артисты эстрады Аркадий Стручков и Юрий Аптекман, Алла Ким и Шалва Лаури, Генрих и Вера Сиухины, Михаил Павлов и др. Ведет концерт Владимир Дорошев». «Занятия Фотокружка отменяются». «Музы не молчали. К 15-летию снятия блокады Ленинграда. В концерте принимают участие: орденоносцы Ольга Нестерова и Анатолий Александро́вич, Александр Перельман, лаур. межд. конк. Валерий Васильев, Юрий Шахнов. Лектор – Григорий Полячек».
Какие имена! Классика советской эстрады! Однако тогда эти фамилии мне ничего не говорили. Я и не вчитывался. Не до того было. Значительно позже Судьба осчастливила меня знакомством и сотрудничеством с ними. Тогда же надо было являться домой с вызовом к директору. Знакомо было «Александро́вич», да и то потому, что был популярен Михаил Александро́вич, и я принимал Анатолия за Михаила. Мама его очень любила – Михаила. Тогда было три партии, кроме коммунистической. Партия Лемешева – «сыры» – самая многочисленная и шумная, фанатичная. Партия Козловского – я не был знаком с членами этой партии, и партия Михаила Александро́вича. Это была спокойная интеллигентная партия. Полуконспиративная, хотя Сталин и ценил этого синагогального кантора, любил его голос, действительно, уникальный. И ещё знал (я, а не Сталин) голос Перельмана. Я после войны часто болел и, лежа в кровати с завязанным горлом, слушал радио. Завораживающий голос. Голос с интонациями русского аристократа, говорок уральского – бажовского – мастерового, переливчатая вязь местечкового мыслителя или прованского хитреца – Брюньона. Всегда голос мудрого и благородного человека. Петербуржца. Короля Лира. Позже я понял, как мне повезло в те голодные послевоенные ленинградские годы, когда я часто болел. Александр Абрамович Перельман.
– Ну, что, голубчик пианист? Небось в штаны наложил. Боиш-ш-шься, Борис Николаевич на дуэль вызовет?! Боиш-ш-шься!
– Ничего я не боюсь!
– Отчего же-с, хотелось бы знать…
– В связях, голубчик посыльный Аполлона Аполлоныча, я с чужими женами, внучками великих химиков не состою. И не помышляю.
– Не состоите.
