или Йодль), Даллес все же понимал, что от результатов следствия зависит его пребывание в Нюрнберге. Следствие было формальным поводом не уезжать, а провал его свел бы этот повод к нулю. Потому следовало рыть носом. И одно «но» в истории с самоубийством Лея подсказывало ему направление движения – слова о том, что ему было стыдно. Со слов Коннора следовало, что никаких признаков раскаяния Лей не подавал. Так за что же ему стыдно? Может, сержант не услышал или не захотел услышать что-то важное, что сказал ему перед смертью нацистский преступник? Так или иначе, к допросу Коннора следовало подготовиться.
Для этого Даллес направился в комендатуру и долго там изучал личное дело американского сержанта. Быть может, он как-то косно истолковал речь Лея; может, пройденное им горнило войны скептически настроило его по отношению к лидеру «Трудового фронта»; может, у него замылились глаза и уши настолько, что он не заметил ничего, что могло сыграть решающую роль в самоубийстве гитлеровского сателлита? Одним из любимых писателей Даллеса был Честертон. Так вот, в его рассказах про патера Брауна описывается случай, когда полицейский шпик целый день наблюдал за домом в ожидании преступника и проморгал того, поскольку он переоделся почтальоном. Под конец дня соглядатай убеждал руководство, что к подъезду никто не приближался… Такой промах объясняется тем, что почтальон – настолько серая фигура, что заметить ее трудно даже при детальном рассмотрении. У следователя «замылился глаз». Может, и с Коннором произошло то же самое?.. Понимая, что перед допросом надо знать об испытуемом все или почти все, Даллес погрузился в чтение. Первое, что ему бросилось в глаза – происхождение Коннора. За разъяснениями по этому вопросу он обратился к полковнику Брэдбери.
– Скажите, полковник, здесь сказано, что настоящая фамилия этого Коннора – Кононенко. Это правда?
– Так точно, сэр.
– Выходит, он русский? Как же он попал в такое закрытое подразделение как военная полиция?
– Он из Канады, сэр. А там много украинцев – эмигрантов, целая колония. Так вот в военной полиции их добрых тридцать процентов служит. Нюрнберг – не исключение.
«Русские не делятся на собственно русских, украинцев и белорусов, – подумал Даллес. – Моего общения с ними в ходе войны и после ее окончания хватило, чтобы прийти к этому выводу. Все они одинаково думают и считают себя одной нацией. Значит, если этот парень был на войне и воевал с русскими плечом к плечу, ему близко то чувство ненависти, которое все они питают к гитлеровцам. Этим и объясняется его невнимательность к Лею… Да, допрос, как видно, предстоит с пристрастием…»
Вечером Даллес по традиции сидел за столом со Львом Шейниным в ресторане «Гранд-отеля». Они поужинали и теперь за стаканом виски обсуждали итоги дня, каждый из которых приносил все новые и новые известия.
– Как твое расследование? Что удалось узнать относительно причин смерти Лея? – спросил Шейнин.
– Пока
