она, влекомая ветром, под самую стопу. И – хрупни я ею секундой позже или сунь не глядя ее в карман, не случилось бы того, что произошло чуть позже.
Я поднял ручку и стал размышлять: зачем она, собственно, возникла на моем пути? Что должна обозначать ее вертлявая элегантность? Потому как она была далеко не рядовой ручкой. И уж коль она оказалась в моих руках, то не высший ли разум подталкивает, чтобы я именно ею написал что-то ежели не великое, то уж наверняка значительное.
И поскольку в моей душе зароились какие-то чувства, я, за неимением бумаги в кармане, стал искать среди взметных тем же ветром хоть какой линялый кусочек, чтобы записать первую, евшую сердце строку.
И опять ко мне подпорхнул листок, причем с одной стороны совершенно чистый. И его я приобщил к своим находкам. И когда уже написал то, что думал, машинально повернул другой стороной и увидел там, наверно, конец письма: «Возлюбить ближнего, как самого себя? Чушь собачья! Это только может позволить себе кристальная глупость.
Не горюй и не расслабляйся!
Твой Ман И. Я. (Израиль Яковлевич)» – приписано другим почерком.
Ман? Ман?
Где я уже встречал эту фамилию?
Ага, вспомнил! Ею обладал, по-моему, в бытность, когда я обретался на югах, капитан «Советской России».
Я еще раз поглядел на фамилию и инициалы неведомого мне Израиля Яковлевича, и вдруг дрожь прошла где-то внутри. Какое-то сотрясение пережил организм.
Что же мне увиделось?
Ах, Мания! Вот что!
И разом пришло на память, что кто-то говорил: «манн» – это в переводе «человек». И еще – И. Я. Значит, выходит: «Человек и я»? Какой-то знак!
Да какой, мания – разве это не знак? Не печать ли времени такое медицинское слово?
У одних возникла мания, что они сделают всех людей равными и безбедными. Других стала преследовать мания величия, у третьих – мания преследования.
Так вот они – «мертвые души» нашего времени!
Воздадим же им должное, как они того заслуживают!
Аминь!
Глава первая
1
Под самую святую, масляной зарей, тишком ушел от Алевтины Мяжниковой муж. Он не объяснял, почему это делает, зачем ее покидает, утелепал, и все.
Но ежели бы он, скажем, устроился к кому-либо на квартиру или – того проще – вселился бы в общагу, долго бы о нем думали, что допекла его Алевтина, и был бы он, так сказать, стороной пострадавшей от супружнического произвола.
Но ейный муж – прямиком, как сорока летает, – направился к Матрене Крикляковой – бабе взглядной, сорно любящей кого попало и на этой почве притабунившей себе четверых ребятенков.
Алевтина делала вид, что ничего такого не произошло. Гордо ходила по поселку со вскинутыми грудями и не отводила глаз, когда на нее смотрели слишком пристально.
Мужа Алевтины – теперь бывшего – звали Максимом, потому местные рифмоплеты немедленно складовину выпулили: «Ушел Максим, ну и хрен с ним!» А на фамилию супруга Мяжниковой Чемоданов полупрозой так выразились: «Она к нему со своей межой, а он – хвать пай чужой – и зачемоданил к Мотьке – бабе хотьке».
Не все у Максима Петровича ладилось и с работой. Только где по-настоящему угреется, как его обязательно под какое-нибудь сокращение подведут.
И вот что удивительно, все снятия он воспринимал спокойно. С улыбкой сдавал дела, аккуратно – в последний раз – расписывался в ведомости и отбывал к новому назначению с облегченным почтением к прежней работе, никого не виня, ни хая, не раскаиваясь в том, что так произошло.
Бухгалтером он был въедливым, как червяк, буравящий яблоко. Не было видно его усилий, хотя в любой момент каждому, кто бы ни возжелал, он приводил, сведенным как у девственницы, дебет с кредитом и этим самым давал понять, что у него все в ажуре и порядке.
И вот теперь помаркой его судьбы был только один факт, что он ушел от Алевтины к другой.
И неожиданно вспомнилось, что в свое время Максим и у Мяжниковой появился внезапно. Аккурат была мятежная весна. Но никто никого не убивал, разнузданно буйствовала природа. Сперва, задолго до того, как вскрылась река, разыгралось половодье. А в один из вечеров, когда луна еще не взошла, но уже оплодотворила край неба тихим рделым отсветом, унылый март подтвердил, как писали в газете, опасность морального кризиса. У колхозной кассы кто-то из своих, поскольку река отсекла всех прочих своим буйством, позычил почти миллион рублей.
У развязки дорог, чем-то напоминающей небрежно брошенные ножницы, первым был задержан Григорий Фельд. Он был секретарем редакции в соседнем селе и сюда
