копошатся первые огни. Одинокое дерево дрогнет на ветру.
И опять прежнее озлобление, но, уже труня над ним, Георгий как бы ощущает, что все это не столько записал, сколько отпечатлел в сознании, отксерил, как сейчас прозывают подобное этим ассенизаторским словом. И он видит ее, почти по-человечески задремавшую рощу. И луг, что засинел знакомыми, но утратившими названия цветами. Потому все говорили о них просто – синюшки.
Опять же в дали, только несколько приближенной воображением, пасся мелкорослый скот.
В лощинах туман залегает пластами. Больше, видимо, затем, чтобы оттенить засеревшее за ним село.
А скученные валуны переблескивают росой и как бы медленно уплывают в отдаленье.
На полугорье – струйкой – летят какие-то полустайные птицы.
Прялин понимает: вот то, что надо немедленно записать, та самая картина, которая может остаться, чтобы восхищать других. Но пальцы и перо никак не сведут себя воедино. И сознание разъедает что-то постороннее, даже второстепенное. Например, зачем-то слышится, как в лифт протискивается что-то громоздкое. И душа неожиданно задремывает. Задремывает тихо, почти бессонно, как струится в окно стрекозчатокрылый свет слюдяного зимнего утра.
Кто-то кому-то говорит: «Годам к пяти так уездился, что и на строевого коня не был похож».
И в тот день, собственно, ничего не написалось. Но ощущение того, что это рано или поздно случится, – укрепилось.
У старой знакомой все так же стрельчато сведены колени. И платье поджато, как губа, когда на что-то утрачено понимание окружающих. И только груди вислы, как опрокинутые вниз головой летучие мыши.
– Умеренные политики, – говорит она, – предсказывают…
Он отринывает все это от себя, потому как оно породит, вернее, навлечет на ту обостренность жизни, которая ранит всякую умиротворенность и даже сон. Как грозовая трещина электричества, бешено брошенная на спокойное лоно ночи.
Ему опостылели и политические нытики, и их агрессивные противоположности, которые рисуют все, что грядет, в преступно радужных тонах. А на Ставрополье шестую неделю не было дождя, и оттого не только погорела, но и прогоркла степь.
Вот тебе и будущее.
Ближайшее!
Потому пусть она продлится, эта грозовая, трещащая бешенством электричества ночь.
Но одно Прялину теперь понятно как божий день, что когда исчерпаны все устные поучения, в дело должна вступать плеть. Подраз-ленились все вокруг. Уже стали образовываться кланы особо приближенных к власти. Их непотопляемость бесит даже генсека. Хотя тот самый «плюрализм», конечно, и является тем самым камнем, который утупит любое оружие.
Георгий смотрел на свою старую знакомую. Полусвет ее тела не влек. Рядом щебетливо текла вода. Не их вода. И недальний лес, что скоро облечется в золото, однако, не зацветет. И можно долго понуро смотреть, как идет заселение неба. Как, оторвавшись от вершины горы бесформенными рванками, облака потом чопорно округлятся
