вытекает одно из другого.
Где-то возвышается над городом Иерусалимский храм. А тут никнут объеденные скотиной ивы и длинно, как суховейная степь, простирается почти утратившая веру христианская тоска.
– Не могу же я всю жизнь актерствовать? – пылко воскликнул доведенный до отречения поп.
Он знал и желание прорваться в какой-то иной мир. Того же Самдеева, который до сих пор уверен, что Горбачева ведут по жизни лучшие экстрасенсы Запада. И хоть все это кажется безусловной ерундой, но некоторые предсказания, которые он в свое время обнародовал, сошлись один к одному.
Дал он Прялину почитать кое-какую литературу. Теперь он знает, что сто лет назад был какой-то чудодей, который заставил своим взором ездить по столу графин и биться посуду.
Но это все, как говорится, за пеленою лет и дат, и нет возможности проверить, так все было или чуть иначе. А вот Нелю Кулагину он видел. Она взяла его за запястье, и там образовался ожог. Во всяком случае, красное пятно ободком.
Однако все равно не верится во всю чертовщину. Как и в то, что ей можно противостоять.
Горбачев, считал он, становится все более неуправляемым по простой причине: он уверовал в свое высокое предназначение. Это чисто шизофренический феномен. Он посещает почти каждого, на кого сваливается власть или какая-либо другая слава, и подхалимы, как черви, начинают обгладывать личность до костей, убеждая, что самый лучший елей – это яд.
Проще сказать, политическая неопределенность, заигрывание с Западом, размыслы о здоровой рыночной экономике – эти слизистые наледи на пути, который он избрал, конечно же охладит зазимок, который зовется бездна.
Именно в бездну ухнут все предначертания нынешнего генсека, потому как все его преобразования изначально ложны.
Налетел сыпучий ветерок. Сыпанул в глаза песком. Она стерла бисеринки пота над губой.
– Ну что же, – сказала, – была рада тебя видеть! – И посетовала: – Как быстро бежит время! И главное – куда?
Но это ей известно и всем прочим – тоже.
В доме напротив, вернее во дворе, идет сливанье – то есть качка меда. Вьются пчелы. Кто-то из стариков в его детстве их звал райскими мухами.
Ночью спал плохо. Разворочался на койке так, что она скрипела, словно телега.
У хозяев во дворе вечно тоскующий толстущий боров. Взглядывает вполне миролюбиво, хотя все его боятся. Короче сказать, боятся оттого, что он непонятен, что любую позволиху может пресечь ему только ведомым способом.
Весна, говорят, в этом году была рыхла, но бездождлива. Не смогла даже отсырить спички, что, видимо, с зимы не один месяц пролежали на завалинке. Потому и двор похож на кочковатый луг.
И именно его хозяин сказал Георгию, что лелеявший ее старую знакомую дед умер.
Хозяин уже не пьет. Но палец, как это было много лет назад, сам собой оттопыривался. Это все, что осталось у него от воспоминаний о пьянстве. Другие
