пытался доказать несовместимость христианства и культуры.
– Страсть объяснить и старание сделать это же самое – совершенно разные вещи. Знающие тексты талмудисты могли завести невежественного человека в такие дебри, откуда не было никакого выхода.
– Значит, инициативный глупец – это почти что волшебный испытатель времени, в которое предстоит ступить.
– Возможно. Только модель психики такова, что страх перед чувственным телом больше, чем перед цепной реакцией духа. Дух – неосязаем. И не он тяготеет к запретному.
Горбачев какое-то время помолчал, потом сказал:
– Но это все может быть истолковано в двух смыслах.
Прялин не спорил. Ибо знал и другое, что языческое безумие – тоже завлекательная тема. А мирочувствование не всегда вписывается в буржуазный идеализм. Потому как чрезмерные претензии теряют материальную необходимость, когда перестают быть перспективой культуры, не став установкой тех, кто еще жив. А крайняя раздражительность и непереносимое неудовольствие, разные разграничения и дистанции – это как раз и есть сконцентрированные выражения, в которых топнут и стилистическая проблема, и смысловая глубина.
Прялин понимал, что весь этот разговор Горбачев затеял не затем, чтобы что-то для себя уяснить или понять. Нужно было подвести под политическую лояльность события, которые произошли чуть раньше. Ведь не пещерный быт заставил известного писателя надеть маску пошляка. А то варварство в литературе, которое называлось социалистическим реализмом? Он помнит, как в свое время читал знаменитый роман Семена Бабаевского «Белый свет», в котором как раз живописалось то, что происходило на Кубани. И удивлялся не столько наивности автора, сколько нарастающей тенденции растолковать одно и то же место по-разному. Своего рода свадебный вариант похорон. Вроде бы рядом пребывают колдовские силы, которые дарят поразительный эффект: ловко станцевавшего цыгана принимают за ангела, слетевшего за невинной душой. И настойчиво проводя заупокойную прямолинейную – без полутонов – бубнежность, как бы отвергать все, в чем слышалась игривость или еще какое легкочувствие.
Но осуждения лицемерия не последует, потому как чистая ирония – это обман для естественного человека, еще не превратившегося в некое вещество.
Ведь растолкованный апостолами Христос не есть суть, которая была заложена в нем Богом-отцом. Потому и лозунг, что литература – дело всенародное, больше напоминал призыв к антикультурному бунту. Потому любовь – это последний шанс человека быть перед самим собой раскрепощенным.
Но не каждому свойственен христианский закал души и сугубо индивидуальное обаяние. Но есть общая психологическая защита – заболеть одной с народом радостью и не отдаться горести, коли та неожиданно нагрянет. Ведь только Христос был мучеником, который не жалел самого себя.
5
Есть ощущения, которые нельзя передать словами. Может быть,
