«апостолы», которые ему это внушили! Да что он за такая звезда, чтобы его было даже за эту вот безграмотность, которую он намазюкал, навсегда отринуть от всякой партийной работы? Смех сказать, русский человек, который не знает ни одной народной песни. Лошкарь!
Но Борис Николаевич был уверен, что Горбачев уже смят и почти раздавлен. Он с величайшим пафосом начнет возиться с ним, потому как боялся все тех же «апостолов», которые начали оплетать всю страну. Он становился заложником того, что сотворил.
Кончил Ельцин письмо тем, что просил освободить его от должности первого секретаря Московского городского комитета партии и не числить в членах Политбюро.
А потом был октябрьский пленум ЦК…
И еще до его начала многим было понятно, что струсивший Горбачев на этот раз получит прилюдную оплеуху. И некоторые уже злорадствовали.
И все, возможно, сошло бы на нет. Но Горбачев, как под гипнозом, неожиданно превратился в кондового бездумного попугая.
Вот как это было.
Горбачев, привыкший за последние годы к триумфальным речам, сошел с трибуны, и председательствующий Лигачев произнес:
– Товарищи! Таким образом, доклад окончен. Возможно, у кого-нибудь будут вопросы?
Он обвел всех своим чуть притушенным взглядом.
– Пожалуйста. Нет вопросов? Если нет, то нам надо посоветоваться.
Так где те самые крикуны, которые сроду делают прения закрытыми? Их нет. Зал расслабленно перешептывается. Ждет. Все знают, что сейчас что-то должно произойти. Многие извещены прямо. Другие добыли то же самое из догадок.
Пауза затянулась.
И тут Горбачев небрежно бросает в зал, чуть приерзав на своем месте:
– У товарища Ельцина есть вопрос.
Лигачев еще не понимает, что использован как бикфордов шнур, и вот-вот должен раздаться взрыв. Догорают последние сантиметры.
И он вновь повторяет:
– Тогда давайте посоветуемся.
И опять делает паузу перед тем как вопросить:
– Есть нам необходимость открывать прения?
Слитный зык голосом:
– Нет.
Лигачев уже как бы констатировал:
– Нет.
Но не произнес того, что в таком случае должно произойти: объявить пленум закрытым.
Но он оглядывается на Горбачева, и тот, дернутый неведомой внутренней энергией, попугайно повторил:
– У товарища Ельцина есть какое-то заявление.
И тогда Лигачев дал Борису Николаевичу то самое слово.
3
Октябрь скудел последним опереньем деревьев. После промозглого, забывшего игралища ветра дня приходил тишайший вечер. И забытые старые звуки, казалось, возникали над головой Бориса Николаевича. Словно с потолка мышь сорила озадками.
Он вставал с постели, долго в умывальной комнате кашлял, потом, видимо поняв, что, наконец, отхаркался, вышел.
