дожидается. Она очень расстроена. Очень!
Мона поспешно открыла дверь. В комнате царил полумрак. В первый момент она даже толком ничего не разглядела, но тяжелая тишина, повисшая в комнате, предвещала беду. Наконец она увидела Сэлли. Та лежала на кровати, тупо уставившись в потолок. Волосы ее растрепались и рассыпались по подушке, белое муслиновое платье было измято. Смертельная бледность покрывала лицо девушки, темные круги легли под ее еще вчера такими живыми, такими сверкающими глазками. Но больше всего Мону испугало выражение лица подруги. Оно было безразлично мертвым, как у покойника. Такое впечатление, что перед ней лежал человек, из которого только что ушла жизнь, унесшая с собой и все страдания, выпавшие на его долю. Это была картина такого безграничного, поистине вселенского отчаяния, что Мона, оторопев, остановилась у порога, не решаясь приблизиться к Сэлли. Но та сама повернула голову в ее сторону.
– Мона! – негромко окликнула она подругу, и ее имя прозвучало как стон, донесшийся откуда-то издалека.
– Сэлли! Дорогая моя! Что случилось? – ринулась к ней Мона. – Расскажи мне! Пожалуйста, не смотри на меня так!
Какое-то мгновенье Сэлли молчала, а потом сказала сухим, по-стариковски скрипучим голосом:
– Чарльз бросил меня.
– О, нет! Только не это! Это какая-то ошибка! – бурно запротестовала Мона вопреки внутреннему голосу, подсказывающему ей, что все именно так и есть. Впрочем, в эту минуту она была готова на любую ложь, лишь бы согнать с лица Сэлли это ужасное выражение и снова увидеть ее улыбку беззаботного и счастливого ребенка.
– Нет, это правда! Он сам мне вчера признался, что устал от меня. Теперь у него новое увлечение – Барби Миллс! – Снова последовала короткая пауза. – Ах, Мона! Что мне делать? Я ведь люблю его больше жизни!
– Сэлли! Душа моя! – воскликнула Мона, усаживаясь на кровать подле нее. Она обняла девушку за плечи и притянула к себе, словно ребенка, нуждающегося в защите. А сама Сэлли в эту минуту была похожа на раненого звереныша, которому больно, очень больно, но он не понимает, откуда взялась эта боль и зачем она. – Прежде всего, давай успокоимся, ладно?
– Он был так жесток со мной, Мона! Так жесток! – На Сэлли нахлынули страшные воспоминания, от которых ее стал бить озноб. – Я ему просто надоела, как до этого надоели и десятки других дурочек. Да и я не лучше! Как я могла вообразить, что у нас с ним все будет по-другому!
Бедняжка, сочувственно вздохнула Мона. Но такова уж человеческая натура. Все мы наивно убеждены, что с нами так не будет, что у нас все будет по-другому, что нас минует чаша сия, из которой уже испили наши ближние. Увы-увы! А потом случается то, что случается, и мы с горестью видим, что строили свои воздушные замки на песке, и они безжалостно разрушены штормами и ураганами, которые бушуют в реальной жизни. Одновременно Мона почувствовала собственную беспомощность. Как известно, сердечные раны плохо поддаются лечению извне. Да, душа болит, и сердце
