творческим процессом какой-то ранее умершей и оттого вознесенной на самый верх души, скажем, Максима Горького, который Пешков, или даже самого Льва Николаевича Толстого, или не менее уважаемого Лютиковым Александра Ивановича Куприна. Уважение уважением, но сама мысль, что ты есть творение пусть уважаемого, но вполне реального литератора, вызывала у Лютикова раздражение, какое, наверное, чувствовали герои его собственных стихов, ведь и им, скорее всего, было тесно в рамках ямбов и хореев.
Бездна. Медленно и неотвратимо она открывалась перед Лютиковым во всем своем мрачном и торжественном великолепии. Так порой в балаганчике шута разыгрывается трагедия, неотступно сводящая смех зрителей в еще незаметные слуху всхлипы.
Сквозь разноцветные сполохи туманностей смеха просвечивалась горькая соль боли. Нет, наверное, все так и должно было быть, все происходящее с ним в последние райские дни напоминало фарс, над которым хотелось смеяться и плакать одновременно.
И еще была муза…
Лютиков сам себе боялся признаться, что все больше и больше привязывается к этой хорошенькой неумехе, которая неожиданно открывала перед ним двери в совершенно незнакомый мир и делала это с непосредственностью бабочки, порхающей с одного цветка на другой.
Задумавшись, Лютиков даже не заметил, как дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель скользнула щуплая фигурка. Администратора он вначале услышал и только потом увидел его узкое заостренное лицо.
– Распоряжаются, – недовольно прошелестел администратор. – А вы это приносили, чтобы забирать? Правильно народ вас дурит, что ж, если заслужили… Голдберг и Аренштадт тоже вроде вас им все добровольно выдали. Все до последней бутылочки «Обетованной». Только вначале они содержимое в банку слили, а тару водой заполнили. Наверху ведь не качество нужно, количество учитывается. Они до сих пор энтузиазм душ по палочкам и птичкам подсчитывают. Охвачено молебнами – столько-то человек, выучило «Отче наш» – столько-то… И все довольны. Дело Христа живет и побеждает!
Вы, Владимир Алексеевич, не беспокойтесь. И ту бутылочку «Фетяски» вы напрасно спрятали, я ведь для любезной Нинель всегда расстараюсь. Значит, и те, кого она любит, тоже внакладе не останутся…
Он вздохнул, плавно провел рукой по воздуху и поставил в бар таинственно оказавшуюся у него в руках бутылку конька. Подумал немного и дополнил бар двумя бутылочками «Фетяски».
Увлажнившимися от гордости за себя глазами посмотрел на поэта и скользнул за дверь.
Лютиков усмехнулся.
Бездна показывала себя еще с одной и неожиданной стороны. На сцене вместо трагедии разыгрывалась оперетка.
Глава седьмая
– Ты меня, Лютик, сегодня вечером не жди, – муза Нинель смущенно посмотрела в сторону, и щечки ее явственно порозовели. – Нет, я про то, что тебе самому сегодня придется поработать. Я интересовалась, вечер будет замечательный,
