Может быть, поэтому и мысли в голове короткие, простые. Без всяких обходов колом вбил в голову Никанорычу:
– Почему вчера на курсы не пришел?
Никанорыч подумал, поморщился, будто перец раскусил, да и бахнул:
– А на кой ляд они мне нужны, курсы?
Голова мастера укоризненно закачалась на тонкой шее.
– Вот это сказал! Не ожидал от тебя такой дурости. Человек ты будто умный, а в голове сквозняк проскочил. Как считаешь, должен ты свой агрегат изучить или нет?
Никанорыч усмехнулся:
– Изучить машину? Да разве я ее не знаю? Иль работать не умею? Ты мастер, а садись на любую машину, давай тренироваться, кто лучше и скорей завалку сделает. Да я любого спеца в десятый пот вгоню, а сам сухим останусь. Что ж я там еще узнаю? Формулы? А ты думаешь, что я формулы не знаю? Я забыл больше, чем вы сейчас помните.
Встретив такой отпор, мастер немного отступил, порылся в голове, как бы отыскивая нужный инструмент, и снова принялся обрабатывать Никанорыча. Мастер верит в силу агитации; он так мыслит: нет металлов, которые обрабатывать нельзя, – ножовка, зубило не берут, автогеном перерезать можно. Так и каждого человека уговорить можно. Главное – струнку найти нужную. Резонно начал:
– Ты старый производственник. Работаешь хорошо, слов нет.
– Правильно, – поддакнул Никанорыч, умасленный похвалой.
Ноликов вынул коробочку табака. Заложили оба по щепотке в нос и чихнули несколько раз. Похвалили табак.
После этого разговор мягче пошел.
– Так вот слушай: ты не придешь на курсы, Зотов не придет, а на вас глядя, и новичок, и молодняк расползется. Вот тебе и вся наша кампания по техучебе провалилась. Кто виноват? Никанорыч. Наш старый костяк, фундамент, и – подкачал… Что же тогда спрашивать с молодых? – Мастер, сделав такой вывод, развел в стороны руки.
Никанорыч в раздумье уставился в землю.
Ноликов, чувствуя, что попал в точку, принялся усердней вколачивать доводы:
– По-моему, ты должен не только сам ходить, но и другим свой опыт передавать. Зачем знание прячешь? Не наше это дело, не дело коммунистов!..
– Ладно, посмотрю, – глухо сказал сконфуженный Никанорыч. Сказал и нахмурился.
Домой Никанорыч вернулся поздно. Солнце, давно уже отработав свои рабочие часы, скрылось за холмами, окаймляющими невысокой грядой рабочий поселок. На Трамвайной улице вспыхнули блестящей цепочкой электрические фонари. Никанорыч нырнул в садик, окружавший зеленым венком один из домиков поселка. В раскрытые окна и двери лился ослепительный свет стоваттной лампочки. Там, внутри, громко разговаривало радио. Его слушала только одна седая, худенькая старушка, разглаживая на столе утюгом белье. В квартире Никанорыча, состоящей из двух комнат, было очень чисто: полы, стулья, косяки, всевозможные безделушки на комоде – все это
