хирург принялся за лечение нанесенной мне тяжелой раны. По словам моего хозяина, он очень любил мой народ, гостеприимно приютивший его в ужасное время революции, так что он был рад, что смог отплатить за оказанное ему благодеяние, оказав помощь мне.
Он предоставил в мое распоряжение весь свой прекрасный замок, лишь бы мне было удобно, и объявил, что не отпустит меня, пока я совершенно не поправлюсь и пока окрестные дороги не станут безопасными для проезда. В заключение он выразил сожаление, что в связи с этим последним обстоятельством он не мог сообщить моим друзьям какие-либо вести обо мне.
Хозяин замка был вдовцом и, так как сыновья его отсутствовали, жил один с доктором и многочисленной прислугой. Я не стану вас утомлять рассказом о моем лечении, скажу только, что я поправлялся день ото дня и что хозяин мой изо всех сил старался скрасить нашу уединенную жизнь. Для француза его образование и ум были чрезвычайно глубоки. Он много и охотно беседовал со мной о науках и искусствах, но всячески избегал, как я заметил, разговоров о современных событиях.
Я полагаю, мне не надо упоминать, что я думал лишь об Анжелике и мучился при мысли о том, что она считает меня умершим! Я беспрестанно осаждал хозяина замка просьбами переслать от меня письмо в главный штаб, но он отвечал, что не может ручаться за верность передачи, потому что военные действия возобновились снова. Впрочем, он утешал меня обещанием, что приложит все силы, чтобы целым и невредимым доставить меня на родину, как только я окончательно поправлюсь. По его недомолвкам я заключил, что война действительно разгорелась вновь, и на этот раз уже не на руку союзникам, о чем он, по-видимому из деликатности, нарочно не упоминал.
Здесь я должен сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о догадках Дагобера. Я шел на поправку, приступы лихорадки уже почти совсем прошли. Но однажды ночью я проснулся в таком сильном нервном возбуждении, о котором мне неприятно даже вспоминать, несмотря на то что о нем осталось лишь одно воспоминание. Мне казалось, я видел Анжелику в каком-то бледном, призрачном свете, но она постоянно ускользала от меня. Мне грезилось, что какое-то другое чуждое существо становилось между нами. От этого меня охватывала невыразимая, адская мука, кто-то будто навязывал мне мысли и чувства, которым я сопротивлялся всеми силами.
Проснувшись утром, я впервые обратил внимание на большую, висевшую напротив моей кровати картину. Приглядевшись получше, я понял, что передо мной – портрет Маргариты! Она смотрела на меня из рамы, словно живая. Я спросил лакея, откуда взялась эта картина и кто на ней изображен, на что он ответил, что это портрет племянницы моего хозяина, маркизы Т***, и что картина все время была в комнате. А не замечал я ее, вероятно, по той причине, что ее только вчера очистили от пыли. Шевалье Т*** подтвердил это.
С тех пор каждый раз, когда я начинал во сне или наяву думать об Анжелике, роковая картина, как тень, нависала надо мной, лишая меня всякой возможности самостоятельно
