не одна и даже не две девушки, из которых многие вертятся тут, в этом районе. Она будет не первой проституткой, безымянно похороненной в Будапеште.
Репортер кивнул, но подумал: «И все же это странно. Мертвая еврейка в центре города, в районе, пользующемся дурной славой».
Гордон внимательно осмотрел тело. Одну ногу девушка поджала под себя, на другой была слишком большая дешевая туфля на платформе. Юбка задралась, на коричневых чулках поехала стрелка. Из-под поношенного, но по-прежнему хорошего качества пальто торчала блузка персикового цвета.
– Одета не по сезону, – заметил Гордон.
– Скажем так: для ее профессии большего и не надо, – ответил Штольц.
Левый рукав пальто покойной задрался выше локтя. Слабое освещение не позволяло хорошо его разглядеть, поэтому Гордон наклонился ближе. Присел на корточки. Взял девушку за запястье и повернул руку к свету. Прямо под локтевым сгибом он увидел родимое пятно размером с монетку в два пенгё. Внутри у Гордона что-то перевернулось, как бывает, когда внезапно о себе напоминает давно позабытый детский страх.
Жигмонд поднял взгляд на Штольца. Тот разговаривал с другим детективом, за их беседой следили еще трое полицейских в форме. Гордон засунул руку в карман, достал перьевую ручку. Осторожно коснулся ручкой волос мертвой девушки и убрал прядь с лица. Глаза ее, лишенные блеска, тусклые, были открыты. Они были зеленого цвета.
Гордон еще несколько секунд смотрел девушке в лицо, в изумрудные глаза, на бледные щеки, слегка вьющиеся черные пряди. Было совсем не сложно восстановить в памяти ту упрямую, грустную улыбку, которую он видел на двух снимках.
Глава 2
Все кофейни были уже закрыты, поэтому Гордон поспешил обратно в редакцию. Валерия принялась за новый роман, а когда подняла взгляд, заметила Гордона. Он подошел к телефону и набрал номер. Пришлось прождать одиннадцать гудков.
– Ужин вечером… – начал Гордон.
– На который вы снова опоздали? Или который хотели отменить, Жигмонд? В половине одиннадцатого?
– У меня был длинный день, Кристина, простите.
– Бог вас простит, а я шею готова вам свернуть. Скажите на милость, зачем я готовлю?
– Потому что любите готовить. А я люблю, как вы готовите.
– Не все так просто, и вы это прекрасно знаете. А если хотите задобрить меня лестью, знайте, что не на ту напали.
– Думаете, я не помню, как вы скандалили? Вам я буду льстить в последнюю очередь, – ответил Гордон.
– Ладно. Если вы не льстите, что тогда?
– Прошу прощения. У меня был жуткий день.
– У вас каждый день такой.
– Кроме тех дней, когда вы рядом.
– Жигмонд, Жигмонд, уже поздно. Пёркёльт из петуха давно остыл, а у меня совершенно нет настроения вас слушать.[3]
– Тогда и не надо.
– И не буду. Но прежде чем повешу трубку, скажу еще, что днем заходил Мор, принес новую банку варенья. Я еще не пробовала его, но
Пёркёльт – венгерское блюдо из тушеного мяса, напоминающее гуляш.
