Уж будьте любезны.
Раздался ленивый ропот.
– Щас будем.
– Разбежался… Хитрый Митрий…
– Ну дает орёлик, раз, и на матрас, – восхищенно сказал дядька в мятых парусиновых штанах.
– Дело молодое, – неопределенно порассуждал сухонький старичок, ожидающий отстоя. – Может, и правда счетчик. Давай, давай, не задерживай граждан.
Валдомиро бросил мелочь в окошечко, на мокрую от пива мраморную плиту и проворно выхватил оттуда тяжелую кружку ледяного «Колоса».
– Очень вам признателен, товарищи, – поблагодарил он сумрачную очередь и, выпив пиво, пошел своей дорогой, ощущая приятную игру жизненных соков в организме.
Голова Валдомиро, словно продутая сквозным свежим ветром, очистилась от муторного тумана, который преследовал его с самого пробуждения, и в этой голове с ошеломляющей ясностью всплыл сумбурный вечерок: надутая и важная луна над рекой… совсем низко, чей-то мерзкий козлетон над тихой водой… одуряющий аромат «Шанель № 5», мягкое чье-то плечо… Но самое главное: он это круглое плечо – целовал! целовал!.. Плечо же принадлежало туристке с теплохода «Александр Пушкин», тонкой и ласковой женщине, выпившей, однако, лишний фужер вина. И, целуя это прекрасное плечо, он шептал в душистые локоны, что при любых обстоятельствах… непременно… завтра утром…
То есть сегодня утром, сейчас!..
Данное даме слово Валдомиро нарушил единственный раз в жизни. «Завтра в восемь у Кукольного…» – прошептал он тогда (в локоны, конечно). Однако в восемь у Кукольного театра его не оказалось.
В тот синий январский вечер Валдомиро лежал под яркими ртутными лампами и сквозь «вату» эфирного наркоза слушал болтовню молоденьких ассистенток с дежурным хирургом, так бестрепетно и ловко отхватившим блестящим скальпелем его воспаленный и скрюченный аппендикс.
«Ай-яй-яй… – в сердцах подумал Валдомиро. – И так дел по горло!..» Однако немедленно присел на скамейку, выхватил золоченый карандашик и строчкой выше «авансовых сумм» вписал:
«А. С. Пушкин» (цветы, шампанское, 1 б.).
И зашагал дальше под веселый перезвон оставшейся мелочи в просторном кармане.
Георгий Валентинович Листопад, экс-штурман полярной авиации, был в высшей степени лишен предрассудков своего поколения: носил вытертые до основы штаны, которые назвал «мои испанские джипсы», курил сигареты в полтора рубля пачка, выписывал музыкальный журнал «Мелодии и ритмы», имел чудный бобрик стального оттенка и располагал бесконечными запасами терпимости и доброжелательности. В любое время суток дверь его холостяцкой квартиры была чуточку приоткрыта: воров авиатор не боялся, но обожал легкие сквознячки.
Когда Валдомиро вошел в гостиную, Листопад, очень похожий в своих залатанных «джипсах» на стилягу времён оттепели, сидел в низком креслице, спокойно в нем развалясь и водрузив голые пятки на журнальный столик.
