вопрос, вопрос не из логики и не требующий логического отклика, отзыва, ответа. Более того, «отчего?» обычно и не требует ответа, но призывает к примолканию, к феноменологическому эпохэ.
«Отчего заговорили вещи» можно считать не вопросом, а некоторой констатацией, репликой, возникшей не в диалоге, а в ходе одинокого размышления о природе мира и конгруэнтного ему человека, или правильнее – о природе человека и конгруэнтного ему мира.
Ветхий и Новый Завет
Как стать человеком?
Тот, кого мы привыкли называть Адамом, отошел вглубь пещеры, занимаемой стаей троглодитов, таких же троглодитов, как и тот, кого мы привыкли называть Адамом.
Звериное чутье подвело его, и он провалился по узкому и покатому желобу в пещерный грот, расположенный на десяток метров ниже. За пределами пещеры стояла зима, лютая и морозная, зима непроходящего оледенения, а потому ничто в пещере не журчало и не капало, скованное сезонным безводьем.
В пещере стояла абсолютная темнота, идеальная темнота, к которой никогда не привыкнет глаз.
И полная тишина.
Любое движение, тем более резкое – и либо наткнешься на смертельно острый осколок, либо улетишь в нижележайшие тартары, откуда уж точно выбраться будет невозможно.
И тот, кого мы привыкли называть Адамом, сообразил, что в наставшей пустоте лучше не суетиться, что необходимо прекратить всякие действия и всякие мысли, связанные с действиями.
Он потерял всякую мобильность.
И эта потеря мобильности оказалась спасительной.
Когда затихает суматоха мыслей о спасении, наступает, наконец, успокоение, дыхание выравнивается и становится единственным свидетельством собственной жизни. Еще непроснувшийся в том, кого мы привыкли называть Адамом, король рефлексии Рене Декарт говорит себе: «Я дышу, следовательно…».
И эта инструментальная, логическая мысль порождает следующую, полную онтологичности и надежды: «Я отделяю себя от окружающего меня праха своим дыханием, значит, я могу этим дыханием оживить прах окружающего мира, потому что я отделен от него своим дыханием».
Всякая онтология – сплошная тавтология, а потому переход от праха к дыханию и от дыхания к праху может быть безнадежно бесконечным.
Но человек дышит не столько воздухом, сколько надеждой.
И тот, кого мы привыкли называть Адамом, уже не зверь троглодитствующий, а человек, потому что живет надеждой, живет ожиданием чуда спасения. Он терпеливо ждет, замерев сердцем и затаившись в ненапряженном покое, так похожем на обреченность как на обрученность с судьбой.
И он спасается – появляется летучая мышь, сквозняк или еще что-нибудь, неважно, каких размеров и какой степени одушевленности: человек становится не просто надеждой на человека – он становится человеком, потому что то спасительное, за чем он потянулся и пошел, он
