фамильные ценности. Рыцарь заколол всех троих. Потом развязал стариков и поклялся им, что найдёт остальных убийц, предаст их заслуженной каре и освободит, если, конечно, жива ещё, их любимую дочь. И слово сдержал: спас девочку и привёз вот в этот свой маленький замок. Потом перевёз сюда и родителей, и скажи мне, добрый мой Бэнсон, где бы ещё он нашёл более преданных ему слуг? Теперь у него были надёжные хранители ценностей, верные и благодарные ему навсегда, беспредельно, до смерти. Казалось бы, страшное дело закончено. Но Регент Цын добавил ещё один штрих к бесовской картине. Он сообщил троим спасённым им людям, что больная мать, к которой он так спешил, умерла, его не дождавшись: ведь он был занят спасением девочки. И к их неиссякающей благодарности прибавилось ещё и неиссякающее чувство вины.
Альба умолк, а Бэнсон, присев на какой-то бочонок, в крайнем недоумении расширил глаза, в которых метался тёмный огонь.
– Но, Альба, – проговорил он хриплым, недобрым голосом, – ведь история семьи девочки очень похожа…
– На историю семьи гранильщика? Конечно, похоже. Всё строго продумано и толково устроено – там и здесь. Ему нужен был ювелир, который бесплатно увеличивал бы его состояние и который был бы ещё и предан ему беспредельно.
– Значит, главный убийца – это сам Цынногвер?
– И он же – главный спаситель. С теми, кто нападал, с наёмниками, он договаривался, что они как будто бы будут убиты и должны упасть после короткой стычки. Он же, прекрасно тренированный фехтовальщик, всех заколол по-настоящему, насмерть.
– Всех – насмерть?
– Говорю же тебе, он очень опытен в фехтовании. В монастыре Девять звёзд своё дело знают. И лично мне известен только один человек, который смог простоять в поединке с Цынногвером почти четыре минуты. Это Томас Локк из Бристоля. Отчасти, конечно, потому, что клинок у него был для Регента непривычный.
Тут Альба дёрнул Бэнсона за рукав и добавил:
– Кстати, Бэн, об оружии.
Он подошёл к планширам и полкам с оружием и стал перебирать эти зловещие орудия смерти, пристально рассматривая качество ковки и остроту лезвий. Бэнсон сидел на своём бочонке, молчал, с горькой тяжестью в сердце осмысливал услышанное только что. Вдруг голос Альбы вывел его из задумчивости. Он поднял голову.
– Вот! – старый мастер протянул ему какой-то огромный, невероятный топор.
– Топор?! – недоверчиво-радостно сказал Бэнсон, протягивая могучую руку.
На длинное древко, заморское, чёрное, было насажено громадное двухлопастное лезвие, очень похожее на букву “Ф”. Бэнсон взял в руку этот двойной бердыш[6] и, сразу почувствовав грозную тяжесть, поставил концом древка на пол. Двойное, в две противоположные стороны обращённое лезвие оказалось на три ладони выше его головы.
– Посмотри, – сказал восхищённо Альба, – как придумано!
Он повернул
Бердыш – длинный топор с широким лезвием в виде полумесяца.
