рода угрозам. В сущности, каково истинное назначение смертных? Умереть!
– Умереть! – воскликнула Христина. – О, господин Юлиус, я непременно помолюсь за вас, хотя я все-таки думаю, что вам ничего не угрожает.
– Прощайте, прощайте, прощайте, – с нетерпением повторял Самуил, – едем, Юлиус, едем же!
– Прощайте, мой друг! – крикнул Лотарио.
– Хочешь дать ему на память свой цветок? – спросила мальчика Христина, подавая ему шиповник.
Затем девушка взяла малыша на руки, поднесла его к лошади, и растроганный Юлиус взял цветок.
– Благодарю, до свидания!
И, еще раз помахав рукой Христине и ее отцу, он пришпорил коня и поехал крупной рысью. Самуил поскакал за ним, и минуту спустя друзья были уже далеко. Отъехав шагов на пятьдесят, Юлиус обернулся и увидел Христину, она также обернулась и послала ему последний прощальный привет. Каждый из них уже сознавал, что оставляет другому частичку своей души.
Молодые люди быстро преодолели четверть мили, но за это время не обменялись ни словом. Дорога была прелестная. По одну сторону тянулись горы и лес, а по другую текла река Неккар, отражая в своих тихих, прозрачных струях небесную лазурь. Жара спала, и вечернее солнце заливало розовым светом деревья и кусты.
– Вот чудный вид! – воскликнул Самуил.
– И его приходится менять на шумные улицы и дымные трактиры, – вздохнул Юлиус. – Я решительно не гожусь для ваших оргий, для всех ваших ссор и сумятицы. Я рожден для спокойной жизни в деревне и для тихих радостей…
– И для Христины! Ты забываешь самое главное! Девочка эта – премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно было бы снова наведаться в это место. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо раскисать. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за учение, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь. Пока же не будем забывать, что мы – мужчины.
Остановившись в Неккарштейнахе выпить пива и дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг. На всех улицах и во всех окнах гостиниц мелькали студенты. Знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением – все почтительно его приветствовали. Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его превратился в триумфальное шествие.
Студенты всех сообществ – и «мшистые дома», и «простые зяблики», и «фуксы»[2], и «лошадки»[3], – все они высыпали к окнам и дверям, махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями. Все распевали знаменитую песню «Кто спускается там по холму?», оканчивающуюся словом «Виваллераллера». Самуил крикнул толпе:
– Довольно! Что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то мы не сойдем с коней!
Но
Названия разных ступеней студенческой иерархии. Здесь, как и во многих других деталях нравов студентов в Германии, которые, быть может, покажутся несколько странными во Франции, – пусть хорошенько запомнят читатели, что мы рассказываем, а не сочиняем (прим. авт. В остальных случаях прим. ред.).
