внутриутробным комочком. Встать – выключить лампу, или пусть себе пылает огоньком надежды в тоннеле непоняток?..
Дверь из лоджии в гостиную, вернее, наоборот, отворилась, явив его единственному выставленному наружу глазу огромный живот под теплым женским халатом.
– Вовочка, сынок, – позвал его кто-то явно материнским голосом. В голосе, правда, чувствовалось некоторое напряжение.
Он выпростал из-под одеяла в помощь единственному оку прочие органы чувств: второй глаз, уши, нос, рот и верхние конечности. Так и есть, не только голос, но и все остальное тоже оказалось маминым. Мама выглядела подозрительно молодо, лет на сорок, не больше.
– Проснулся? – сказала мама.
– Еще не знаю, – ответил он.
– Чего не знаешь?
– Проснулся твой сынок или нет, – не знаю, – сказал он серьезно и на всякий случай улыбнулся…
– В школу пойдешь? – построжела мать.
– А что, надо?
– Еще и шутишь, – вздохнула она с педагогической укоризной.
«Должно быть, чего-то натворил», – догадался он, и решил быть наперед осторожнее, потому как, сколько ни шарил в ближней памяти, ничего криминального за собой вспомнить не мог. В дальнюю же память лезть не спешил, – что-то его удерживало от столь опрометчивого шага.
– Давай, сынок, вставай, одевайся, умывайся и иди в школу, а то совсем отстанешь. Шутка ли, целую неделю пропустил…
– Так уж и неделю? – зная за матерью склонность к числовым преувеличениям, расчетливо усомнился он.
– Ну как же! – возмутилась мать столь беззастенчивому отрицанию очевидной истины. – Два дня вы бегали, три дня дома лежмя лежал, бука букой…
– Итого: пять дней, – подытожил он. – А в неделе, если я не ошибаюсь, на два больше…
– Буквоед! – сказала мать и стала протискиваться обратно в гостиную.
«Кажется, у нас ожидается прибавление семейства», – меланхолически подумалось ему.
Мать задержалась в дверях с вопросом:
– Так ты идешь в школу? Завтрак готовить?
– Завтракать в такую рань! – удивленно вырвалось у него.
– Какая рань! Полвосьмого! Бабуля уже и проснулась и умылась и чай с бутербродом съела…
– Чай, говоришь, съела, это хорошо, – пробормотал он неразборчиво, зато вдумчиво, подспудно удивляясь бабулиному наличию, потому что бабуля – это не бабушка, а бабушкина мать: древняя женщина на костылях. Ее походы в уборную по большой нужде напоминали торжественную процессию и, как правило, предварялись оповещением всех обитателей квартиры о готовящемся мероприятии, дабы каждый мог решить для себя, где ему сподручнее в ближайшие полчаса быть запертым: на кухне или в комнатах, с которыми кухня соединялась узким коридорчиком, с глухой стеной по одну сторону и дверями ванной и уборной – по другую.
Ноги,
