малахитовую чернильницу, благо пустую.
Вернувшись на прежнее место, он с преувеличенной любезностью протянул обтянутую бычьей кожей папку оторопевшему Владимиру Матвеевичу.
– Что же вы, господин Холонев, документы под замком-то не храните? Там, верно, у вас бухгалтерия иль иные бумаги? Помилуйте, можно ли так? Ведь не ровен час! – промолвил штаб-ротмистр, машинально поправляя выбившиеся из куафюры русые локоны.
Бювар Фальк приметил чуть не сразу, едва только оказался в каморке, что отвел ему управляющий, а вернее сказать, уступил. В нем отыскались заляпанные чернилами обрывки каких-то листков с не читаемыми надписями. То были ровные строчки в два столбика. Все они здесь, что ли, стихи пишут? Черновики были тщательно осмотрены на свет свечи и отправились на место, как только петербуржец убедился, что разобрать нанесенный на них текст не представляется возможным.
Сначала фехтмейстер, разумеется, решил, что при первой же оказии деликатно исправит промашку, допущенную забывчивым хозяином. Теперь миндальничать расхотелось.
С губ Владимира Матвеевича моментально исчезла глумливая улыбка, ни дать, ни взять рисунок на песке, смытый речной волной.
– Что вы еще разнюхали? Пытались прочесть?
На мгновение в комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Иван Карлович чувствовал, как в висках его бешено пульсирует кровь. Ему до ужаса захотелось сказать какую-нибудь колкость, что-нибудь беспременно досадное, но, словно робея этого своего желания, молодой человек устало поморщился и тихо обронил в ответ:
– Не имею, сударь, к тому привычки.
Холонев просверлил его гневным взглядом, сунул бювар подмышку и загромыхал по коридору тяжелыми сапожищами, предоставив штаб-ротмистру самостоятельно отыскивать путь в столовую.
Глава седьмая
Он вздрогнул от неожиданности, что-то мягкое и влажное коснулось под столом его колена. Иван Карлович приподнял край скатерти и украдкой скосил глаза, так и есть – «Щепка». Или как бишь там звать-величать четвероногую проказницу Дмитрия Афанасьевича?
Умная псица с осторожным любопытством обнюхала молодого человека и, как видно, совершенно удовлетворившись на его счет, бесцеремонно уселась в ногах. Выпростав наружу свой длинный язык, зверушка всем видом изображала, что никакие ароматы и вкусности ее нисколечко не занимают.
Что это за порода такая, часом, не ирландский ли сеттер? Экая длинная у нее шерсть. Каштанового цвета с красноватыми отливами, волнистая-преволнистая – не собака, а загляденье. Ба, а подшерстка-то и нет… ухоженная, словно барышня, даром, что при хвосте. Такая собака не для охоты – для красоты. Бегает, небось, себе с князем по саду, все игры играет, ластится. Не знает ни зла, ни работы. Оно и понятно, на то псарня имеется, дичь пусть вон борзые да гончие берут.
На ум Фальку пришло занятное сравнение, так иной человек вешает на стену турецкую саблю – потешить взор,
