супруга не отказывать в помощи. Но непреклонен оставался Оенгус, гордыня затмила его разум, жестокость наполнила сердце. Когда стражники приблизились к старухе и вознамерились выволочь её прочь за пределы замка, случилось чудо. Гром раздался в стенах Дугальда, сотряслись стены, затрещал и покрылся трещинами мрамор полов, и небесный свет снизошёл на хрупкую старуху. И облик её изменился: молодой, прекрасной женщиной прямо и твёрдо стояла она, гневно взирая королю в глаза.
– Не старуху обидел ты, Оенгус, король Инниса, – изрекла она. – Самовлюблённый король, ты посчитал, что род людской настолько слаб и ниже тебя, что не способен на толику волшбы? Но среди людей, уж поверь, живут чародеи сильнее эльфов. Не возжелал помочь старухе, ну что ж, тогда выслушай меня, Доннэг, – древнюю, как земля и пламенную, как солнце. Отныне не будет жизни землям Инниса: боль и страдания – тот удел, который я дарю твоей стране, гордец!
Как только были произнесены те зловещие слова, кинулись стражники к чародейке, но в том месте, где стояла она, вспыхнул белый свет и колдуньи, как не бывало.
Проклятие вступило в силу. Жизнь медленно, но верно покидала плодородные земли Инниса. Ручьи высыхали, земли сохли, а вместе с ними умирали леса и луга. За год королевство обрело вид серой пустоши, голой и мёртвой. Подданные уходили за горный перевал, навсегда покидая родные просторы.
Вслед за разорением, пришёл черёд магии, хранившей Иннис и его народ. Магия выгорела без остатка, черневший под ногами песок служил горьким напоминанием былого величия эльфов.
А затем воздух наполнил горький, отчаянный стон, донимавший и сводивший с ума тех, кто ещё цеплялся за сухую землю Инниса. Дугальд по ту пору почти опустел, в стенах его томились в муках король, его супруга и дети. На грани безумия прозрел Оенгус, винил себя в гордыне, что сгубила благословенные земли Инниса. Тогда-то он и велел Эилидх взять детей и бежать за пределы королевства, сам же пожелал добровольно стать пленником Дугальда, надеясь в стенах его камня избыть злой рок. Но когда королева, послушавшись супруга, покинула замок, пришёл Оенгус в детскую спальню, горьким взглядом окинул пустые колыбели и принял в сердце ту боль, коей полнились земли Инниса. Не совладала душа эльфа с горечью, и в тот же миг он обратился в камень.
Вот о чём умолчали горные цветы – дети Тэрлэг, слуги древней чародейки. Не рок то был. Иное. Наказание.
Эррол очнулся от прошлого. Эйли совсем охладела, лишь слабое, подобное трепету мотылькового крыла дыхание просачивалось из уст её. Вечным сном забылась его сестра, восприняв, как когда-то и Оенгус, всё бремя боли и страданий Инниса. Не совладало её хрупкое сердце с утратой, и сонный морок сковал тело, прочно завладев Эйли. Застыл над сестрою брат, не в силах разжать последнее объятие.
Вспомнив об охотничьем ноже, он отпустил тело спящей девы. Уже поднёс острый клинок к тому месту, где часто билось его сердце. И такая тоска, мощь горя надломили его, что нож с гулким лязгом упал на каменный пол,
