как же ты сам? – испуганно прошептала Дева. – Разве не погибнешь, когда моё пламя проберётся внутрь тебя?
– Никому неизвестно, что станется, – отвечал Камень, – прошу, не медли, спасайся. Иначе и мне жизнь не мила без тебя.
Обхватила его тогда Пламень-Дева крепко-крепко. Ощутил Принц, как жар проникает в каждую частичку его твёрдого тела, впервые живое тепло растеклось по его безжизненным венам.
– Ты желала знать, зачем я выкрал тебя? – слетели последние слова из каменных уст. – Из-за этого! В тебе та жизнь, которой у меня никогда не было.
Очи его посветлели и озарились солнечным светом, вопль вырвался из груди, и забилось сердце. Пламень никогда ещё не чувствовала подобного идеального единства, даже безудержные пляски с сёстрами не шли в сравнение, то были бледные отголоски былой радости. Покой и гармония в сердце Принца мешались со страстью и нежностью. Ничто во всём мире более не способно было одолеть хрупкий лоскут пламени, навредить ему, загасить его – каменные рёбра, за которыми укрылась Дева, стали новым нетленным очагом. Жар Пламени бежал по каменным венам Камень-Принца, светоч пылал в его очах.
Не смогла вода погубить похитителя дочери Огненной Матери, не способна оказалась. Встала на её пути в последний момент Твердь-Земля и намертво затворила вход в зал. Пришлось отступиться и Безмерной Воде. Отныне никто и ничто не могло поддержать желание Матери отомстить Принцу.
Отворила зал Твердь, когда просохли её земли.
И вышел Пламень-Принц на свет, навсегда покинув белую гору, неся в себе огненный жар, каменную крепость и волю, которую не смог никто одолеть. И прежде обсидиановые очи его, отныне подобные ярчайшим звёздам, взирали на всё иначе, потому как всё было интересно первородной душе.
О чём смолчали эдельвейсы
В старинном зале, на полу
В объятьях мёртвых алых роз
Сестра с улыбкой шла ко дну,
Брат в горе, словно в камень врос.
Им знать бы с самого конца
Про зал и розы в королевстве,
Тогда б настойчивей в горах
Они спросили с эдельвейсов.
И розы чахли на полу,
И камень стыл в ногах у эльфов…
Будто сто лет кануло, а и того больше с той долгой ночи, с горького, нет, ядовитого осознания утраты. Эррол невидящим взглядом смотрел на сестру, не в силах расцепить рук, продолжая нежно поддерживать ту, что всё глубже погружалась в вечный сон. Только так Эйли могла уйти от боли, груз которой раздавил её хрупкое сердце. Лучше бы он умер! Найти сестру через столько лет, чтобы тут же утратить…
Наверное, проклятия никогда не слабеют и не растворяются в вязком теле времени, ведь слова вечны, а значит, бессмертны.
О том, что Эррол бессмертен, он узнал от приёмной матери в свой семнадцатый год жизни. В тот злополучный день,
