и тут выяснилось, что они не знают, что сказать, такое было впервые. Карен удалось нарушить молчание.
– Ну вот, – сказала она почти со смехом. – Наконец мы встретились.
Они потянулись навстречу друг к другу и взялись за руки. Снег усилился. Из громкоговорителей все громче звучала оркестровая аранжировка «Однажды в граде царя Давида».
В ночь накануне сочельника Ричард в своей квартире на тринадцатом этаже жилой башни засыпанного снегом Ковентри приготовил для Карен рождественский ужин. В это утро Майлз уехал к родителям, а на следующий день Карен собиралась отправиться в Глазго. Свою последнюю дискуссию они собирались посвятить идеологическому значению Рождества и, в частности, его вкладу в пагубное укрепление роли семьи как основной ячейки патриархального капиталистического общества, но так получилось, что эта тема в разговоре не всплыла. Вместо этого они обменялись подарками и поспорили о сравнительных достоинствах яблочного и клюквенного соусов в качестве приправы к индейке.
Помимо всего прочего, теперь их объединяла боль физического желания, нестерпимое влечение, невыносимое, подобное сладостной пытке. Они медленно раздели друг друга, неловко расстегивая молнии, копошась с пуговицами, мешкая перед неожиданной близостью плоти, которую никогда прежде не видели, никогда прежде не трогали, никогда прежде не целовали. Затем их тела затеяли долгий и замысловатый разговор, осторожно выдвигая различные предложения, конкретизируя их, исследуя, перебирая снова и снова, не гнушаясь приятных обходных путей, продвигаясь в соответствии с неумолимой логикой к внезапному разрешению всех противоречий.
Они лежали спокойно, с час или больше, вжавшись кожа в кожу.
– Тебе удобно, милая? – наконец спросил Ричард.
– Да, – ответила она. – Очень.
Он сходил за переносным телевизором и поставил его в изножье кровати.
– И сейчас удобно, милая?
– Да – Карен не очень понравилось, что ее называют «милая», но она ничего не сказала. – А тебе удобно?
– Очень.
По телевизору показывали рождественское богослужение. Камера скользнула по ангельским лицам мальчиков из хора и остановилась на мерцающих электрических свечах рядом с витражным стеклом. Ричард с Карен молча смотрели.
– Ты счастлив? – спросила она посреди «Иисуса в яслях».
– Да. А ты?
Их глаза закрылись еще до конца богослужения.
– Это ничего не объясняет, – сказал Тед, едва подавляя пещерообразный зевок.
– Да? – отозвался Робин. – Разве это не объясняет, почему мы с Апарной никогда не спали друг с другом? Разве это не объясняет то, что тебе представляется любопытным случаем самодисциплины?
– Нет. – Тед осушил стакан и тут же понял, что давно потерял счет выпитому, – Если этот рассказ о чем-то говорит, то как раз о том, что тебе следует сделать.
– И каким образом?
– Ведь у него счастливый конец, так?
