потянулся за вторым фазаном, но передумал и брякнул перед собой блюдо с бобровым хвостом.
– А не спеть ли нам хозяину нашему казацкую песню? – спросил Федоренко.
И казаки, дружно промочив горло, спели про милую вишневую Украину, про ковыли да про Днепро, про казачек, ждущих из-за моря под серебряным месяцем казаков-молодцов.
Тимош пел со всеми, радостный оттого, что обрел руки, ноги, голос. И вдруг почувствовал: на него смотрят. Поискал – кто? И встретился взглядом с Василием Лупу. Господарь улыбнулся, но глаза не отвел, заупрямился и Тимош. Его разобрала нежданная злость. На себя, на свое давешнее позорное кусание хлебца, на свое неумение сидеть за царскими столами. Но теперь ему было все равно. Экая птица – господарь! Не обошелся вот без казаков.
«Погоди, я еще твоим зятем стану!» – сказал про себя Тимош, ликуя.
Господарь сказал что-то подошедшему к нему логофету и поневоле отвел глаза.
Логофет вернулся с собольей шубой.
– Передайте, казаки, моему брату гетману Хмельницкому с поклоном и благодарностью, – сказал господарь.
«Вот уже отец братом князю стал, – усмехнулся Тимош, – а я, стало быть, князюшке племянник».
Шубу принял Федоренко. Грянула музыка. В залу впорхнули танцовщицы, и словно горящих углей сыпанули под ноги.
Бешеный танец закружил головы, воздух потрескивал от синих дьявольских искр.
Тимоша тронули за плечо. Перед ним стоял логофет Георгий Стефан. Тимош понял, что его куда-то зовут, встал, пошел за логофетом. В тихой, обитой коврами комнате его ожидал господарь.
Стремительно сорвавшись с места, Василий Лупу обнял Тимоша, поцеловал, прослезился.
– Передай отцу, что отныне нет у гетмана Украины преданнее слуги, чем несчастный молдавский князь! – Василий Лупу сел по-турецки на ковер и показал Тимошу место напротив себя.
На золотом подносе, в золотой посуде принесли сладости и вино.
– Я как медведь в берлоге, – говорил господарь, отведывая кушанья, – обложили меня предатели со всех сторон. Одни туркам служат, лютым врагам православной нашей веры, другие служат моему врагу Матею Бессарабу, третьи – полякам, нашим ненавистным врагам, четвертые предались московскому царю, пятые – семиградскому, есть лазутчики крымского хана и шведской королевы, много у меня врагов среди самих молдаван, скверных людишек. Как я живу, как держусь на престоле, одному Господу Богу ведомо.
Благородное оливковое лицо господаря выражало бездонную печаль, но холеные, скрученные до тонких жгутиков усы торчали в стороны воинственно, и руки, лежащие на коленях, были спокойны и властны.
– Передай гетману, что я, за помощь его скорую, почитаю себя неоплатным должником и готов тотчас исполнить любую волю моего брата.
«Отдай за меня дочь свою», – сказал про себя Тимош и опустил голову. Вслух такое сказать сил у него не было, скорее бы умер, чем сказал.
– Вот
