твоей. Конюшни я велел строить большие и добрые, как у самого Потоцкого. Кони турецкие, цена им дорогая.
– Молодец! – Отец улыбнулся, а Тимош просиял.
– Сундуки с платьем частью в доме оставил, частью закопал под навесом. Двенадцать оставил, двенадцать закопал.
– Как с Тугай-беем ладил, с Федоренко, с казаками?
– Не знаю, чего они скажут, а я скажу – все у нас ладно вышло. С командирством своим я не лез. Правда, когда к Яссам двигались, торопил, наказ твой исполнял, а на войне и казаки, и татары знают, что делать. Врага было немного, наш приход его напугал. Сначала мы разогнали передовой отряд, а потом схитрили. У валашского князя наемники были и сборное войско, из своих валахов и из тех, кто перебежал к нему от господаря Лупу. Чтоб людей не терять, ударили мы по ополчению. Оно не столько от потерь, сколько от страху перед конницей Тугай-бея рассеялось, поломало строй наемникам, и те ушли. Вот и вся война.
– Татары грабили?
– Грабили.
– А наши, казачки?
– Казаков от грабежа Федоренко удержал.
– Один Федоренко?
– Так и я тоже.
– Хорошо, – сказал отец и вдруг нахмурился, полез за пазуху и – бац по столу!
Перед Тимошем лежал изумрудный перстень господаря Лупу.
– Это как же? – изумился Тимош.
– Рассказывай.
Тимош дернул плечами.
– Господарь мне его дал. Позвал меня с пира и говорит: «Передай твоему отцу, что он брат мне, что за скорую помощь почитаю себя в неоплатном долгу, а потому готов исполнить любую волю брата моего». Это он при всех говорил, а когда были с глазу на глаз, велел тебе передать, чтоб хану ты не верил, что он замышляет против тебя многие предательства, и московским боярам чтоб тоже не верил. Они украинский вольный народ хуже поляков на цепь посадят. Когда бокал за вечную дружбу пили, он тебя назвал князем Украины.
– Нет князей на Украине! Я – гетман! – сверкнул глазами отец.
– Не решился я против слова сказать.
– Ну, а про перстень-то что?
– Выпил я кубок, а на дне – вот оный. Господарь Лупу говорит: «Это тебе на дружбу!» Я взял. Да ведь не при всех даден, а как бы украдкой. Когда шли мы обратной дорогой, в дождь попали, а тут большой постоялый двор. Я и кинул перстень корчмарю, чтоб всех напоил.
– Так, – сказал Богдан, поглаживая усы. – За добрые твои дела ты уже награжден. Тебе семнадцати нет, а уже – сотник. За то, что умеешь ладить с людьми, не выпячиваешься где зря, за это тебе тоже будет награда. Но и за дурость получи.
– За какую дурость-то? – спросил Тимош, зыркая на отца исподлобья.
– Знай, что не всегда молчание – золото. Свой кремень не только в себе нужно хранить, но иной раз и треснуть им не грех, чтобы искры сыпались. Нет князей на Украине, были, да выставили мы их, того же Вишневецкого! Это одна дурь. А другая – перстень, царский подарок, ни во что поставил при всех.
– А
