новой записной книжки заполнялись тоже исправно, сообразно наступившей в жизни новой полосе. И саму себя ощущала я какой-то иной – не прежней, новой. Чужой?.. Нет, это уже слишком. Чуть-чуть другой, да ведь это со всеми происходит время от времени, верно? Зато можно было не вспоминать, не мучиться, не страдать о былом. Ох, уж это былое!..
И вдруг книжка нашлась в дальнем уголочке письменного стола, заваленная грудой писем, черновиков и всяких записок, а вместе с ней возвратились подруги и друзья, ненавистники и возлюбленные, старики и подросшие младенцы.
Прошлое вернулось на крýги моя, да так повелительно, так всерьез, что настоящему пришлось потесниться: надо ведь уважать старших. Ох, и радовалась я!
Но как странно повела себя память: она мне подмигнула!
Кулема выползла из постели, поковыляла по дому, по его тихой темноте, на кухню, отвинтила кран, оставила его открытым, чтобы вода вчерашняя стекала, зажгла свет в ванной, глянула в зеркало: «Ой, это ж не кулема вовсе, это я!» – воскликнула я о себе и схватилась за зубную щетку… Потом потащилась по дому дальше, по углам и половикам его забот и покоя – к иконочкам и молитвеннику…
Сегодня к обычным болям в спине прибавилась ломота в ногах. Но я знала: надо походить, подвигаться, потянуть спину на валике, пройтись кулаками по пяткам – авось снова из дому выйду, как новенькая. И за это слава Богу! Ведь по городу уже не поковыляешь, с ним надо наперегонки бежать, хоть все равно он тебя обгонит, обойдет на каком-нибудь повороте, да так, что со всего маху кувыркнешься, когда бес ножку подставит. Это зимой. А и летом тоже лучше потихоньку продвигаться вдоль домов, рядом с прогалами живой земли, где еще не угорела от машинного чада трава и мучаются-не сдаются базарному нашествию деревья. В них – прохладная безопасность.
Родители мои (Царствие им Небесное) сейчас бы города не узнали. Мне и самой в диковину пластмассово-неживые коробки-лавки на каждом углу, а мимо заборов скорее шагать надо, чтоб не зацепила глаза да не рухнула на голову похоть житейская под видом рекламных каменных знамен. А эти бабушки нищие, по сторонам городских дорог дрожащие от мятения людского! На картонных ящиках раскладывают свои труды: носочки да варежки вязаные, да прихватки для сковородок, иная и вазочку незапамятного времени выставит, может, и купит кто. Одну вазочку – на ножке, синего стекла – я и вправду купила, потому что такая была когда-то в нашем доме, да мышка, видать, бежала, хвостиком махнула, вазочка и разбилась.
А вот стариков на улицах меньше, это потому, что мужичий век короче. И мой отец на девять лет раньше мамы умер…
Родители ушли, оставив мне самое главное: Православную землю. Не ее ли они в войну вызволяли, а потом обихаживали-обряжали для детушек? Не в ней ли, до смерти устав, упокоились?
Спаси и нас, Господи, и сохрани, чтобы было кому постоять за древнюю нашу Отчизну. Нам бы только век простоять да миг продержаться – тот миг, когда покидает душа земную юдоль на новые – вечные странствия.
Господь спросил апостола:
– Камо
