ботинках, заканчивают его нижние конечности, nebeneineinder. Звучит солидно: склёпано кувалдой Лоса-Творца. Может я в вечность шагаю вдоль этого берега? Хрусть, тресь, хрясь, хрясь. Безкрайнего моря деньги. Наставник Дизи знает их наперечёт.
Выйдешь ли на брег пустой,
Молода кобыла?
Видишь – зарождается ритм. Слышу. Неполный четырехстопный ямб. Шагающий.
Нет, галопом: о да кобыла.
Ладно, глаза-то раскрой. Открою. Минуту. А если всё исчезло? Открою и – навеки в чёрной антипрозрачности. Basta! Посмотрим: могу ли я видеть.
На, смотри. Вот так тут всегда без тебя: таким и останется, мир без конца.
Они спустились по ступеням от Леи-Терас деловито, Frauenzimmern, и дальше вниз по уступам берега: вяло ковыляя в мелком песке. Как я, как Олджи, идут к нашей могучей матери. У первой угрюмо болтается акушерская сумка, ветхий зонт второй дырявит пляж. На денёк – отдохнуть от трущоб. М-с Флоренс Макейб, вдова усопшего Патк Макейба, глубоко оплаканного, Невеста-Стрит. Какая-то из её коллег вытащила меня—скулящего—в жизнь. Творение из ничего. Что у неё в сумке? Выкидыш с болтающейся пуповиной, прикрыт побагровелой ватой. Провод связующий со всем минувшим, линия соединяющая берега всей плоти. Потому-то монахи-мистики. С богами равняться? Оглянись-ка на свой пуп . Алло. Кинч на проводе. Соедините меня с Эдемвиллем. Алеф, альфа: ноль, ноль, один. Супруга и помощница Адама Кадмана: Хева, голая Ева. Вот у кого пуп отсутствовал. Гляди-ко! Брюхо без пятнышка, выпирает, щиток тугого пергамента, нет, скорее белая горка наливного зерна, восточного и бессмертного, что стоит из вечности в вечность. Чрево греха.
Вочревленный в греховной тьме, я тоже был сделан, а не получен в дар. Ими, мужчиной с моими глазами и голосом и женщиной-призраком, чье дыханье отдаёт пеплом. Состегнулись и отвалились—каждый себе—исполня волю соединяющего. Ещё до начала всех времён я был соизволен Им, и теперь меня уж не уволить в небыль или в никогда. Предвечный закон—lex externa—стоит над Ним. Вот, стало быть, та божественная сущность, в которой Отец и Сын единосущны? Где бедолага Ариус, проверить выводы? Он всю жизнь ратовал за единотрансовокупбляйевреетрахсущность. Роком обречённый ерисиарх. Испустил дух в греческом ватерклозете: эфенейзия. Восседая в пупырчатой митре и с посохом на троне своём, омафор задран над засраным задом – в назидание безутешной пастве.
Ветерок взвихрился вкруг него, взбалмошный колючий ветерок. Близятся, волны. Белогривые лошади моря, закусив удила, яроветрые скакуны Манаана.
Надо не забыть его письмо в газету. А потом? КОРАБЛЬ, пол-двенадцатого. Кстати, с этими деньгами не жмись, сори, как придурочный рубаха-парень. Да, я должен.
Шаги его замедлились. А пока что? Зайти, что ли, к тёте Саре? Голос моего единосущного отца. Давно встречала своего поэтического братца Стефена? Не видала? Ну, не на Страсбургской же террасе у своей тётки Сары? Он ведь птах высокого полета, а? Ну… и… и… и… скажи, Стефен, как там дядя Сай? О, Боже слезолюбивый, во что я вляпался с этой женитьбой! Робяты тама, ото,
