спросил робко Кокотов, чтобы как-то завязать разговор, и погладил отделанную деревом крышку «бардачка».
– «Вольво», – ответил режиссер, глядя на дорогу взором профессионального убийцы.
– А откуда, Дмитрий Антонович, вы узнали, где я живу? – он наконец задал вопрос, беспокоивший его со вчерашнего дня.
– Нанял двух отставных гэбэшников – они вас и выследили!
– Нет, я серьезно! – хохотнул писатель.
– А если серьезно – я живу от вас через два квартала. Дом Госснаба знаете?
– Знаю. Хороший дом. Из бежевого кирпича и окнами в парк…
– Точно.
– И давно вы там живете?
– Еще коммуняки квартиру дали.
– Так вы вроде… с коммунистами…
– Я – да! А жена – нет. Она у меня по общепиту.
– Повезло. Только что-то я вас ни разу не встречал здесь, в нашем районе…
– Я часто в отлучках. Иногда подолгу… Потом, я на машине езжу, а вы пешком. Но однажды мы все-таки сталкивались. Помните, на вас собака набросилась?
– Здоровая такая! Черная. Конечно, помню… Она же мне штаны разорвала! – почти радостно подхватил Кокотов.
– Ну вот – это был мой Бэмби. Бедный Бэмби!
– Ничего себе Бэмби. Его-то я помню. Очень, кстати, необычная собака…
– Помесь черного королевского пуделя с ризеншнауцером. Страшное дело: пуделиная дурь, помноженная на ризеншнауцерскую агрессивность!
– Действительно, странный пес! Ни с того ни с сего… А вот вас я совершенно не запомнил! Наверное, от испуга.
– Наверное. Вы никогда не писали про собак?
– Нет, – сознался Кокотов.
– Напрасно. Настоящий писатель обязательно должен сочинить что-нибудь про собак, про детей и про выдавленного раба.
– А вы про собак ничего не снимали?
– Нет, но у меня есть роскошный сюжет для короткометражки. Рассказать?
– Если не жалко…
– Не жалко! – Режиссер поудобнее устроился в водительском кресле. – Вообразите себе, Андрей Львович, такую историю. Некий гражданин, назовем его Василием, выходит, как и вы, вечером во двор своего дома – подышать воздухом. Он только что в хлам рассорился с женой, и все внутренности у него вибрируют от гнева, как у дешевой стиральной машины. Семейная жизнь представляется ему гнуснейшим способом существования, недостойным взрослого человека. Умиротворяя себя сладостными картинами предстоящего развода и будущего упоительного мужского самоопределения, он прогуливается меж дерев, постепенно приходя в себя.
Но вдруг из темноты с омерзительно визгливым лаем ему под ноги бросается лохматая болонка, похожая на тряпичную швабру, какими моют кафельные полы. От неожиданности Василий страшно пугается, хватается за сердце и с холодной оторопью понимает, что никуда он из семьи не денется,
