кривлялся, картавил, корчил гримасы. В общем диком хохоте особенно выделялся чей-то петушиный фальцет: «Вот умора!»
В антракте мы вышли в буфет. Я жадно пил сельтерскую, и всё никак не мог напиться. Мать с отцом молчали, а вокруг всё гудело, жевало, звенело бокалами и тарелками.
И снова пытка ярким светом, снова шталмейстер. Какие-то лошади – в яблоках, а может и с яблоками – бегали по кругу, и кружилась голова, а публика беспрерывно, в такт чему-то, отбивала ладоши.
Ждали главный номер. И вот на арену, под луч прожектора торжественно выступил человек, отрекомендовавшийся директором: низенький старичок в высоком цилиндре, черном фраке с белоснежной манишкой и с длинными седыми усами. Он долго тянул паузу, а затем снял цилиндр и завопил:
– Почтеннейшая публика! Только у нас: смертельный и неповторимый номер на трапеции. Исполняется без страховки и с безусловным риском для жизни! Мадемуазель Жозефина Папильон! Встречайте, встречайте, встречайте!!!
На манеж вынесли высокую, в человеческий рост, бутафорскую свечу. Опять грянул марш. Вышла невысокая, плотно сбитая девушка с круглым скуластым лицом и стрижкой «паж». На ней было надето обтягивающее голубое трико в блестках и коротенькая юбочка со сверкающей бахромой. К спине пришито два белых сетчатых крыла – как у бабочки. Жозефина сделала четыре поклона во все стороны и не спеша стала взбираться по веревочной лестнице под самый купол, на высоту около семи саженей. Добравшись до трапеции, она сделала несколько фигур, как мне показалось простых, но четко и красиво исполненных. Публика одобрительно загалдела. На манеже вновь возник шталмейстер. Жозефина замерла. Хлопки и вопли стихли. Слышно только, как в фонарях шипело электричество. Шталмейстер еще немного подождал, с шумом втянул в себя воздух. Затем протяжно и властно выдохнул:
– Allez!
Жозефина продела ногу в петлю и повисла вниз головой, озаренная пучком красноватого света. Затем начала медленно вращаться вокруг своей оси. Свеча на арене вспыхнула желтым керосиновым пламенем. Вращение ускорилось и трос стал медленно опускаться вниз. Слева от меня раздался резкий звук – моя шоколадолюбивая соседка вновь дунула в гудок, развернув издевательский, дразнящий язык.
Жозефина кружилась все быстрей и быстрей, спустившись уже почти до половины. Вдруг ноги выскользнули из петли, и она сверкающей молнией ухнула вниз. Глухой удар. Тишина. Протяжное «а-а-а-ах».
Жозефина лежала прямо у барьера. Словно куча ненужного хлама, ворох старой одежды. Мешок отбитых внутренностей и колотых костей. Мне показалось, я прекрасно рассмотрел её открытые глаза и вспухший на мертвых уже губах кровавый пузырь. Пузырь лопнул. Меня вырвало прямо на соседку. Сознание потерялось. Занавес.
Придя в себя, я увидел слегка подрагивавшую красную тряпку, укрывавшую лампу. Снова провалился в забытье. Под повторяющуюся мелодию механического
