алкоголем организме потоки то ли алой, то ли бурой крови – да кто её там разберёт? И самое главное, что непривычно тяжело, с натугой и абсолютно без всякого желания дышится. Если б можно было, так и вовсе б не дышал… Я вспоминаю то, что произошло вчера, и не могу решить, что лучше – снова заснуть или же совсем не просыпаться? И всё-таки, скажет кто-нибудь, что это стучит – моё уставшее от бестолковой жизни сердце или деревянный молоток патлатого затейника, подрядившегося вести торги на пятничном аукционе?
Так уж случилось, что меня при этом не было – мне по службе не положено из своей каморки отлучаться, разве что по неотложным делам. Топтуны из тех, что обычно околачиваются в игорном зале, говорили потом, что подобной схватки за барышню, выставленную на аукцион, никто из них не видывал ни разу прежде. Соискатели «приза» едва не передрались между собой. Их нервных спутниц, оскорблённых в самых лучших чувствах, выносили из игорного зала и укладывали на диван в фойе, где они, ошалело поводя глазами по сторонам, по-видимому, пытались вернуть себе утраченное на время восторженное восприятие окружающей их жизни. Но, отлежавшись, снова возвращались туда, словно бы жаждали вновь и вновь пережить мучительное унижение при виде увлечённых роскошным зрелищем, чуть ли не рыдающих от вожделения мужиков. «Чудо как хороша!» – читалось на алчущих губах. При этом изо рта, заполненного до краёв сладкою слюной, вместо предложения очередной ставки доносилось лишь бульканье, как будто в медном тазике варится фруктовое повидло. Надо полагать, именно по этим звукам и ориентировался аукционист.
По счастью, на этот раз дам к торгам не допускали. И, тем не менее, ставки на удивление резво, словно бы повинуясь кем-то установленному закону, продолжали расти. Хозяева, разумеется, уже довольно потирали руки – ну как же, наметился знатный куш, да при этом ещё и бесплатная реклама заведению, так что в следующую пятницу народ вне всякого сомнения валом повалит!.. И вдруг всё кончилось. Присутствующие, как утверждают, даже не заметили, как прозвучал гонг после удара деревянного молотка и аукционист прокричал своё последнее слово: «Продано!»…
Однажды в глухом замоскворецком переулке я чуть было нос к носу не столкнулся – вероятно, уж так было намечено неласковой судьбой – с некой небезызвестной мне служивой дамой, числившейся в штате расположенного неподалёку районного суда. Судя по всему, заканчивался обеденный перерыв, поэтому в руках она несла туго набитые кошёлки с только что купленной про запас разнообразной снедью. Пока я размышлял, что лучше, то ли не заметить, то ли обойти крайне неприятное видение стороной – а переулок как назло был довольно узкий – судья остановилась словно бы остолбенелая, в глазах у неё возник животный страх, одна кошёлка со стеклянным звоном выпала из рук, в другой же, видимо, находилось что-то очень ценное, поскольку она прижала её к груди. И вот, не отводя полубезумного взгляда от моего лица, хотя куда логичнее в этой ситуации было бы следить не за лицом, а за руками, она стала судорожно рыться
