живот. Ей были нужны новые солдаты и новая пища.
Выдержав все это, глупо вешаться на дверной ручке.
И тут я подхожу к аргу-менту в пользу самоубийства и вспоминаю мокрое заискивающее лицо северянина. Оно до сих пор маячит перед глазами. Напоминает обо всех темных вещах, которые я творил на зараженных землях Дара. Можно принять это, можно пытаться искупить. Но если Пола действительно сломило что-то?
Вина?
Я вздрагиваю и смотрю на часы. Они показывают полночь. В окно царапаются ветви тополя. Качается фонарь, отбрасывая на стену оранжевые блики.
Листаю тетрадь и удивляюсь своему красноречию. Пожалуй, хватит на сегодня. Мой ужин перед сном – стакан воды и две таблетки. И не забыть задернуть шторы. Этот чертов оранжевый свет напоминает отблеск пожара. А мне хочется хотя бы одну ночь не видеть снов. Никаких. Вообще.
4 апреля, пятница. Новый куратор
«Как бы не так!» – ехидничает сидящий во мне зверь.
Сон начинается как продолжение предыдущего. Но передо мной уже не зрелая женщина, а девушка. Почти ребенок.
Ее глаза набухли слезами, и от этого кажутся еще синее и глубже – две океанские впадины. Волнами плещутся светлые косы. Я сгребаю их в горсть и заставляю ее смотреть в свое изуродованное лицо. Девушка испуганно всхлипывает.
– По-жа-луйста…
Ее шепот – как шелест прибоя. Она трепещет в моих руках, будто выловленная из речки плотва. Беззащитная. Хрупкая. Сладкая.
Я бросаю девушку на пол и рывком распахиваю ворот ее сорочки. Из-под белой материи вздымаются конусы грудей – уже сформировавшиеся, но еще нетронутые мужской рукой. Я накрываю их ладонью, сминаю, как глину.
– Пощадите, – выдыхает она.
И на меня веет сладостью топленого молока. Это так пьянит, что мое омертвелое сердце начинает болезненно сжиматься. Развожу ее ноги – два белых, налитых соком стебля. Колени ободраны, и свежие царапины контрастно выделяются на белизне кожи. Путаюсь в подоле сорочки, раздраженно рычу и достаю нож. При виде отточенного лезвия девушка начинает выть в голос. Я зажимаю ее рот ладонью, а она пытается укусить. За пару взмахов взрезав подол, провожу кончиком лезвия по ее коже – от пупка до горла.
– Тихо, – велю я и вжимаю лезвие в основании шеи. Нож прорывает тонкую кожу, к запаху молока примешивается терпкий запах меди. Девушка закатывает глаза – ее белки кажутся галькой, отшлифованной прибоем. Волны проходят по телу.
Тогда я сам становлюсь волной.
Сокрушительной, вобравшей в себя всю мощь океана, всю злобу тайфуна, все смерти рыбаков. И девушка вскрикивает, выгибается в моих руках, а волны начинают качать – все выше, все неистовее. Вокруг ревет и воет буря, или это просто кровь пульсирует в висках.
Я больше не могу себя контролировать, и животная жажда разрушения вырывается на волю. Лезвие ножа погружается в горло девушки, а брызги становятся
