говорите, а сами даже названия не помните!
– Название – “Отелло”, – пожала плечами девушка.
– “Отелло, мавр венецианский”! – с некоторым напором сказал Плавскин и повторил для пущей убедительности: – Мавр венецианский!
– Ох, извините, – кокетливо улыбнулась девушка. – Поторопилась. Отелло – итальянец. Конечно же, итальянец. Раз из Венеции.
– Это еще что, – сказал мне Плавскин, когда за девушкой закрылась дверь аудитории. – Вот у меня была другая история…
В “другой истории” фигурировал уже Данте. Плавскин пересказал мне ее во всех мельчайших подробностях.
История с Данте произошла в начале 1950-х годов. Плавскин, еще молодой ассистент кафедры истории зарубежных литератур, принимал очередной раз экзамен по курсу “История литературы Средних веков и Возрождения”. К нему сел отвечать студент. Студент назвал вопрос билета – “Данте” – и замолчал.
– Вы, товарищ, вопрос знаете? – терпеливо спросил Плавскин.
– Знаю.
– Тогда рассказывайте.
– Чего рассказывать? – удивился студент.
– Как “чего”? – в свою очередь удивился Плавскин, уже теряя терпение. – Вопрос рассказывайте. Вы читали Данте?
– Читал. Просто не знаю, чего про него можно рассказывать.
Надо заметить, что Захар Исаакович Плавскин был человеком редкой доброты. И на экзаменах всегда отличался удивительным либерализмом. Он обычно сам подсказывал студентам даты и имена, задавал им наводящие вопросы, и в итоге они уходили от него довольные, счастливые, с оценками “отлично” или, в крайнем случае, “хорошо”.
– Ладно, – кивнул он студенту. – Я вам буду задавать вопросы, а вы мне отвечайте. Договорились?
Студент в ответ грустно тряхнул головой.
– Скажите, – начал Плавскин, – кого Данте поместил в последний круг Ада?
(Как известно, это были предатели: Иуда, Брут и Кассий.)
– Вот этого я как раз не знаю, – сразу же бодрым голосом ответил студент, давая понять, что все остальное он, конечно же, знает, а вот именно этот, так сказать, “фактик” как раз из виду и упустил.
– Хорошо, – вздохнул Плавскин. – Я вам скажу, кого он туда поместил, а вы мне ответите, за что. Он туда поместил, во-первых, Иуду. Почему именно его, Иуду?
Студент ненадолго задумался. Потом судорожно сглотнул слюну и как-то весь подобрался. Покосившись с опаской на семитский нос Плавскина, он произнес как бы в сторону, полушепотом:
– Потому что Иуда был еврей!
– Что? – переспросил Плавскин. – Простите, кто был еврей? Я не расслышал…
– Евреем был Иуда! – сказал студент. Теперь уже уверенно и громко. – За это его Данте и поместил в Ад. Ну, за то, что он еврей.
Плавскин едва не лишился дара речи. Или сделал вид, что едва не лишился. Это скорее всего. Профессора, особенно в российских вузах,
