грубости не чувствовала, а испытывала головокружение от меткости попадания:
Если в тирийском она – похвали тирийское платье,
В косском ли выйдет к тебе – косское тоже к лицу;
Если пробор в волосах – не надобно лучшей прически;
Если она завита – честь и хвала завиткам…
Чувствовал, что именно надо хвалить. И хвалил неустанно:
Не уставай восхвалять лицо ее, волосы, руки,
Пальцев тонких изгиб, ножки-малютки следок.
Слышать хвалу своей красоте и стыдливая рада:
Каждая собственный вид ценит превыше всего…
Особенно умел расхваливать то, что никто, кроме него, не хвалил и сама женщина считала своим изъяном:
Скрасить изъян помогут слова. Каштановой станет
Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;
Если косит, то Венерой зови; светлоглаза – Минервой;
А исхудала вконец – значит, легка и стройна;
Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной –
толстушку…
Говорю: головокружительный в лести своей!
Вардий замолчал, потому что рабыня сняла с него набедренную повязку и стала массировать голые ягодицы.
XII. Спросишь: а что егосамогопривлекало? – продолжал Гней Эдий. – Отвечу: в разное время разные части женского тела. Сперва – ноги, настолько, что, купидоня свои жертвы, он даже не заглядывал им в лицо. «Вся тайна – в женской ножке, чем выше, тем больше скрытой от взоров», – говорил Кузнечик и всё свое бурлящее красноречие, всю свою кипучую лесть на ноги направлял, будто к ним одним обращался и именно их соблазнял.
Затем охладел к ногам и прикипел к грудям. «Грудь – главное достоинство женского тела! Олимп и Ида восторга! А между ними – океан сладострастия! Пойми, Тутик!» – кричал мне безумный Кузнечик.
Потом увлекся руками, кистью и пальцами. «Руки всё создали на свете: одежды, светильники, ложа, хлеб и вино. Рука ласкает и нежит, и это – лучшее из всех ее деяний».
Потом стал восхищаться женскими волосами, локонами, проборами, завитушками.
Но эдакая избирательность длилась недолго. И скоро Кузнечик стал купидонить под новым девизом: «я пылаю от всякой причины!» Он объяснял: «Тот, кто пристрастился к чтению, будет из любопытства хотя бы заглядывать во все встретившиеся ему книги. Тот, кого влекут женщины…» Далее Кузнечик обычно умолкал. Но когда стал писать элегии, мысль свою, как мне кажется, великолепно продолжил:
Определенного нет, что любовь бы мою возбуждало,
Поводов сотни – и вот я постоянно влюблен!
Стоит глаза опустить какой-нибудь женщине скромно, –
Я уже весь запылал, видя стыдливость ее.
Если другая смела, так, значит, она не простушка, –
Будет, наверно, резва в мягкой постели она.
Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, –
Гибкою станет она, ласку мужскую познав.
Ты меня ростом пленишь:
