на голову слаба?
– Ну и о чем же поговорим? – Белозерский подавил сытый зевок. – О Кутузове? О Барклае?..
– Нет, батюшка, Кутузова с Барклаем ты прибереги для другого случая. У них и без того, должно быть, уши от стыда горят за Москву…
– Тогда, может, о Ростопчине?
На самом деле Белозерскому нравилось подзадоривать шутиху. Ее суждения смешили князя, хотя была в них доля истины, которую признавал даже он.
– О дружке твоем? О разбойнике? – возмутилась Евлампия.
– Это ты губернатора честишь разбойником?
– А кто же он еще? Герострат окаянный! – вмиг вспыхнула шутиха. – Собственной усадьбы не пожалел, спалил на зло врагу! Да еще записку написал, знай, мол, наших! Дурень, честное слово, дурень! В шуты такого губернатора! Ведь это срам, чистый срам, ведь он скоморох масленичный, ну а коли нет, так еще хуже скажу – враг он, чище хфранцуза!
– Бедный Федор Васильевич! Ох, и не поздоровится ему, коли повстречается с тобой!
Если бы князь умел смеяться, то от его смеха уже сотрясались бы окна. Но у Белозерского был особый, внутренний, смех, которым он не любил делиться ни с кем.
– Зря смеешься, батюшка. – Евлампия изумительно умела угадывать настроение князя и никогда не ошибалась, читая по его маловыразительному лицу. – Ты мне лучше вот что скажи: когда хфранцуз из Москвы уберется, где жить-то будешь? Ведь сам приказал Архипу дом на Пречистенке дотла спалить. Уголька не оставили! Шут-губернатор сдуру сделал, за ним другие дурни повторили, а…
– Мне еще ревизию устрой! Совсем распустилась! – возмутился Илья Романович. Он повел орлиным носом, поджал тонкие губы, нахмурил брови, под которыми тревожно забегали маленькие серые глазки.
– Чего уж! – не сдавалась Евлампия. – Какая ревизия, что ревизовать-то? Нешто я не знаю, что за душой у тебя ни гроша, а дом на Пречистенке был заложен?!
– Не суйся не в свое дело! – озлясь уже не на шутку, посоветовал приживалке Белозерский.
Но Евлампия тем и отличалась от прочих приближенных князя, что никогда не пасовала перед его светлостью. Не было еще случая, чтобы она сдалась, позорно оставив поле боя, не собиралась она спускать князю и сейчас.
– Да где же это не мое дело, сердечный? – с упреком вымолвила она, прямо глядя князю в глаза. На этот раз взгляд отвел он. – Вот-вот детей пустишь по миру! Не успела Наталичка, чистая душа, на тот свет отправиться, как ты опять закутил! Вот уж и дома у тебя нет! Того и гляди, последнее добришко спустишь! А детей-то после того куда деть, подумал? Не щенки ведь, дворянская кровь, под забором не бросишь. Или в приют отдашь?
– Не твоя забота! Без советчиков разберемся!
Князь в бешенстве вскочил из-за стола, бросил в сердцах салфетку на пол и быстрым шагом вышел из столовой. Евлампия только покачала головой да принялась догрызать свой пряник, благо зубы еще
