на выходных. Разгоряченные тела местных и залетных туристов разогревали душную ночь до тропической жары. Воздетые руки с зажатыми в них бутылками пива лишь расплескивали эту жару, смешанную с децибелами, по всей улице. Толпа скандировала нечто смазанное, неразличимое, как громкие вздохи, сопровождаемые вскриками, визгом и улюлюканьем. Стрелки часов уже перевалили за полночь, но люди только прибывали. Пятница на всех тусовщиков действовала одинаково. Смесь запахов пота, марихуаны и духов прилипала к коже намертво.
Небольшое открытое кафе – паштелария на местном, – где я сидела, не пользовалось таким успехом, как бар напротив. Это был один из немногих открытых баров с живой музыкой среди заброшенных в восьмидесятых складских ангаров у вокзала. Здесь было тесновато, музыканты орали в микрофон свои песни на маленьком пятачке у барной стойки, их то и дело задевали плечами посетители, но в целом атмосфера складывалась будоражащая, чего, собственно, и надо молодежи и туристам, которые решали вкусить настоящей Португалии и дорвались до мест, далеких от привычных туристических маршрутов. Вся толпа, трижды увеличенная висящими на стенах зеркалами, клубилась, стекая на тротуар, как необузданная река. Когда люди на мгновение расступались, я видела отражение витрины своей паштеларии и иногда собственный силуэт, кривой и зыбкий, как призрак. Зеркала бара, казалось, впитывали с жадностью ненасытного монстра чужое веселье, фальшивые и искренние улыбки, накрашенные губы и хищные смоки-айс вечернего макияжа, мимолетные объятия и жаркие поцелуи, горячечный секс в темных закутках и туалетах, когда наркотики и спиртное позволяли забыть о морали. Зеркала глядели и запоминали, чтобы потом, в утренней людской дреме обменяться впечатлениями.
Кофе почти остыл, слоеную булку я оставила без внимания, разглядывая происходящее напротив и чувствуя, как во мне уже привычно вспыхивает волна раздражения.
Взмыленный бармен, невысокий, тоненький, с гривой вьющихся черных волос, на мгновение остановился около высокого крепкого мужчины с аккуратной бородкой и подарил ему ласковую улыбку. Я не могла слышать, что они сказали друг другу, но эта радость в глазах и мгновенный шарящий взгляд посетителя говорили о многом. Например, о том, что мне не стоит сегодня соваться домой – скорее всего, спальня окажется занята. Я пожалела, что после работы пришла сюда, а не поехала домой сразу, но с другой стороны, лучше уж так, чем потом, часа в четыре утра, во время самого сладкого сна, оказаться разбуженной грохотом в небольшой прихожей, перешептываниями, негромким интимным смехом и – потом – ритмичным скрипом кровати с глуховатыми стонами и вскриками. А потом, через четверть часа, полчаса, час – как повезет или не повезет, – все еще делая вид, что спишь, слышать стук стульчака унитаза, если его удосужатся поднять, а потом негромкие голоса и храп до самого утра, когда тебе, злой и невыспавшейся, придется удирать на работу. И не потому, что без тебя никак – просто не хочется видеть этого бардака. Счастье, что было куда уйти утром.
