не узнала, как Митя на самом деле относится к ее работе, над которой обычно беззлобно посмеивался.
Он вспоминал все это, пока Алька готовилась к своему диковинному сеансу, который любой, не знакомый с ней человек, счел бы шарлатанством. Потому-то за столько лет ни Стася, ни сам Митя никому об этом и словом не обмолвились. Им даже было приятно владеть тем, чего нет ни у кого.
Алька поставила перед диваном стул и водрузила на него одну из своих картин.
– Что это? – спросил Митя, вытянув шею.
Он все еще сидел за столом, теребя плотный край не пригодившегося круга, и не мог видеть, какую из работ выбрала сестра.
– Садись сюда, – предложила Стася и похлопала рукой рядом с собой. В последнее время она сильно похудела, и запястье стало до того тонким, что сбоку по-детски выпирала круглая косточка.
– Ну, если вы настаиваете, – скривив рот, пробормотал Митя и быстренько пересел, пока она не передумала.
Стася скосила на него рассмеявшиеся глаза, но ничего не сказала. Ему и в голову не пришло, что это – из сочувствия. Митя понимал, что просто она уже настроилась на Алькину волну, и ей было жаль нарушать заполнившее ее волшебное волнение, которое, наверное, испытывала Золушка, поставив ножку на первую ступеньку золоченой кареты. Она ведь тоже в тот миг не знала наверняка, случится еще большее чудо или нет, но само предвкушение уже было волшебством.
На холсте, который выбрала Алька, была только дорога. Она уходила к горизонту, неуверенно виляя среди пушистого ковыля, словно только сейчас рождалась, и решала на ходу, куда направиться: к свету или во тьму, ведь половину неба закрыла собой туча. Она была тяжелой и мрачной, но Митю туча не подавила. Он сразу решил, что она уходит…
А на другой половине холста небо было таким безмятежно-прозрачным, таким откровенно ленивым, что когда Аля начала свое колдовство, Митя сразу почувствовал, будто лежит на спине, поглаживая лицо мягкой кисточкой ковыля, и смотрит в это голубое небытие, которое ничуть не пугает своей пустотой. Ведь в ней столько света…
Он до сих пор понятия не имел, как Алька это делает. Да Митю не особенно и занимало, гипноз это был или нечто другое… В детстве это была их игра: задернув шторы, они втроем забирались в угол между диваном и окном, и Алька начинала пересказывать ту фантазию, которая откуда-то влетела в ее круглую голову. То ли она действительно все это отчетливо видела, то ли придумывала на ходу, это было неважно. Но ее шепот утягивал их с Стасей в тот самый мир, куда был обращен ее странный, не такой, как у всех, взгляд. И они поддавались ему, позволяя увлечь себя, лишив привычных тел, но сохранив физические ощущения. Это было абсолютно необъяснимо и великолепно.
Алька так никому и не рассказала того, что произошло с ней еще в детстве. Она точно и не помнила, сколько ей было, когда это случилось, и даже не могла с уверенностью сказать – случилось ли? Ее тогда едва отходили после тяжелейшей ангины,
