почтительно наблюдая, как тот достаёт из саквояжа пакет в сургучах и подаёт Сипягину.
– Письмо вашему высокопревосходительству от великого князя Сергея Александровича, – не сказал, а как бы прокаркал адъютант.
«Волнуется поручик, аж до спазмов в горле, – ласково покивал офицеру, принимая пакет и делая два шага в сторону, чтоб не мешать входящим, тут же вскрыл его, осыпав сургуч на красный ковёр вестибюля. – Интересно, о чём таком срочном сообщает великий князь, – вынул лист и удивлённо поднял брови – лист был совершенно чист. И ещё более удивился – испугаться не успел, увидев наставленный на него зрачок револьвера. – Что же, никто не заметил, как он вытащил его из саквояжа?» – вздрогнул от выстрела, и только тогда испугался, когда уходящим уже сознанием уловил второй выстрел…
Третий выстрел, пришедший в себя швейцар отвёл от министра, схватив офицера за руку.
Пуля попала в плечо завизжавшего зайцем выездного лакея.
– Что, что случилось? – тяжело дыша, произнёс вбежавший с улицы помощник швейцара и, поняв, с огромнейшим удовольствием смазал офицера по лицу.
– Не сме-е-ть, – тонким голосом завопил поручик.
– Чего стоишь, Парфёнов, закряхтел швейцар, обращаясь к помощнику, – руки ему крути, да наган отымай, – услышали ещё один выстрел, осыпавший крошку с потолка.
По устланной ковром лестнице сбегали люди. Другие, удивляясь, что не встречает швейцар, входили в дверь.
– Что происходит? – и замирали, видя лежащего на полу Сипягина.
– Да всё, всё, отпустите руку, – с удивившим его самого спокойствием, произнёс убийца, выпуская из пальцев револьвер, и как бы издалека слыша: «Доктора-а… Пакет привёз… Что же его высокопревосходительство на полу… Поднять следует», – увидел запыхавшегося городового, и отстранённо наблюдал за сотворимой им суетой, сам толком не понимая ещё, что сделал.
Сипягин пришёл в себя от страшной боли и, застонав, всё вспомнил. А увидев промокшую от крови шубу, которую сердобольно кто-то подсунул ему под голову, осознал, что умирает… Что вся эта суета бессмысленна… И тут его охватил не страх, а ужас…
– Скажите жене.., – хотел громко сказать, но лишь захрипел и захлебнулся кровью… «Чистый белый лист.., – подумал он, из последних сил цепляясь за уходящее сознание, – белая чистая бездонность… Господи… Ещё хоть минуту…»
И уже уходя в небытие, в ту самую белую, чистую бездонность, прошептал: « Я верой и правдой служил государю, и никому не желал зла…»
А может и не прошептал, но именно так доложили императору, когда вечером того же дня, он стоял в окружении министров и царедворцев рядом с вдовой и, с трудом сдерживая слёзы, глядел на гроб с телом Сипягина.
Краем уха он слышал тихий говор: «Он умирал как истый христианин». «Последние слова были: «Я желаю видеть Государя Императора». «Какая подлость… Переодеться офицером… и убить…»
– Принимая высокий пост, ваш супруг, присягая пред Святым Евангелием
